его голос всегда был рядом.

Но не сейчас. Теперь не было ничего.

Акира исчез.

Часть IV

Глава шестнадцатая

Кожа

Париж, Франция

Март 1964 года

Она не ожидала, что булыжники мостовой такие скользкие. Ее план был безупречен; не было ни одного выхода, который бы она не разведала, ни одного маршрута, который бы она не наметила.

Она точно знала, какая пьеса последняя, и планировала выскользнуть во время последних шести тактов, прежде чем включат свет.

Никто никогда не узнает, что она была здесь сегодня вечером.

Но она не планировала, что виолончелист упадет в обморок посреди Рахманинова.

Она не планировала, что он схватится за свой накрахмаленный воротник и рухнет на закричавшую женщину рядом.

Она не рассчитывала на панику, на то, что в зале зажжется свет, что пианист поднимется, чтобы осмотреть толпу в поисках помощи.

И даже тогда все могло быть спасено. Она попыталась остаться сидеть, опустив голову. Тысяча слушателей, она в черном платье, ее могли не заметить.

Пока человек рядом с ней не вскочил, сказав, что он врач, и, пожалуйста, не могла бы она подвинуться, чтобы пропустить его?

А когда она встала и сапфирово-голубые глаза пианиста встретились с ее глазами, она поняла, что ее план обернулся пеплом, развеянным на ветру.

И она побежала.

У нее была фора, но он был быстрее. А она на каблуках.

Она выбралась из холла, проскочила парадные двери, умудрилась скатиться по лестнице – и поскользнуться на булыжнике.

Она упала тяжело, однако сумела кое-как встать и сесть в ближайшее такси. К счастью, как раз рядом из такси выходила пожилая пара.

Если бы не такси, он бы ее поймал.

Она видела его лицо в зеркале заднего вида, видела, как он выкрикивает имя, которое когда-то ей принадлежало.

Нори!

Она не могла ему ответить.

Она не могла ответить даже себе.

* * *

Какая ты дура. Не надо было уходить.

Нори посмотрела на свое отражение в чашке. В маленькой комнате, которую она снимала у доброй французской вдовы, ей нравились две вещи: вкусный чай и уединение.

В течение последних семи лет она переезжала с места на место, нигде надолго не задерживаясь. Вена, потом Рим, потом Мальта. Потом несколько месяцев в Швейцарии. И наконец Париж. Она была здесь уже почти год.

В погоне за призраками.

Так много людей, которых она потеряла, любили этот город огней.

Нори надеялась, что приезд в Париж принесет немного покоя. Может быть, она даже почувствует себя обязанной остаться, чтобы построить здесь новую жизнь.

Сначала она нигде не хотела оседать. Она была довольна тем, что ездила в самые красивые города Европы, нежилась на солнце и слушала, как играют уличные музыканты. Акира делал бы то же самое в выходные.

Она стала похожа на перелетную птицу, сегодня здесь, завтра там, никогда не думая ни о чем, кроме еды, ночлега и куда лететь дальше.

Но теперь она устала. Сильно устала. И в двадцать три года она уже не была маленькой.

Он ожидал бы от нее большего.

Нори отодвинула чашку в сторону. Подобные мысли опасны. Все эти годы ей приходилось проявлять особую осторожность, чтобы не провалиться слишком глубоко в эту кроличью нору. Ей никогда не выбраться отсюда.

Время для прогулки.

Нори накинула на плечи шаль и спустилась по узкой винтовой лестнице. Как всегда, остановилась, чтобы погладить одноглазую полосатую кошку хозяйки, прежде чем выйти за дверь.

Она любила кошек. Насколько Нори могла судить, они были лучшими компаньонами, чем большинство людей. Брак, дети… Все это не для таких, как она, и она не подходила ни для кого. Но ей бы хотелось когда-нибудь завести кошку.

День выдался на славу. Не слишком жарко, не слишком холодно. Солнце наполовину пряталось за кремовыми облаками, и дул легкий ветерок, который доносил с улицы аромат из пекарни.

Нори шла по дороге, умело избегая безрассудных велосипедистов, пока не добралась до небольшого моста через Сену.

Интересно, ходила ли сюда ее мать. Возможно, Сейко смотрела здесь на воду и наблюдала, как смелые голуби налетают, чтобы украсть булочку из рук ничего не подозревающих детей. Возможно, она прислушивалась к шуму паромов, проходящих внизу.

Нори плотнее закуталась в шаль. У нее их было две дюжины, всех цветов. Она вязала их годами, чтобы занять руки и занять бессонные ночи. Она даже научилась прилично делать домашние дела: варить варенье, обивать мебель, красить. Она всегда была в поиске новых увлечений. Что угодно, лишь бы успокоить голос в голове, который снова и снова шептал о вине. Но теперь шалей у нее достаточно. Шалей, шарфов, покрывал и свитеров. Нори была по горло сыта съемными комнатами и коттеджами. Сейчас она хотела другого, но это было опасно.

О возвращении в Японию не могло быть и речи. Не шла речь о радостном возвращении домой, потому что не существовало такого понятия, как дом. Она была кораблем, сорванным с якоря смертью Акиры.

Вероятно, надо переезжать. Лучше сложить вещи. Нори не обманывалась мыслью, что у Уилла хватит такта притвориться, будто он ее не видел.

Он расскажет всем, кому не все равно, то есть… одному человеку.

Пришло озарение, как удар грома с ясного неба.

Места для нее нет. Но, может быть, есть человек…

Нори никогда не позволяла себе думать об этом.

Элис сейчас лет двадцать пять, наверное, она замужем. Наверное, она ее забыла.

Или не забыла, а просто не хотела ее видеть.

Наверное, уже слишком поздно. Да почти наверняка уже слишком поздно.

Но в ту ночь, когда Нори легла в постель, внутри нее никак не гас уголек.

Она чувствовала, как он горит в животе, распространяет тепло до кончиков пальцев, до макушки головы, до подошв ног.

Она помнила это чувство.

Дикое. Переменчивое. Предательское.

Надежда.

Элис

Кенсингтон и Челси

Лондон, Англия

Апрель 1964 года

В момент пробуждения я счастлива.

Я выскальзываю из постели, стараясь не разбудить мужа. Впрочем, можно не бояться. Джордж спит как убитый после нескольких рюмок, а прошлой ночью он выпил больше обычного.

Захожу в примыкающую ванную, не включая свет, и смотрю на свое лицо в зеркало. Я все еще красива. Хотя бы это меня утешает. Кожа безупречна, серые глаза сияют, а густые и блестящие волосы все еще того редкого серебристого оттенка, который меня прославил.

Моя фигура не пострадала даже после рождения двух детей. Мужчины до сих пор натыкаются на стены,