цветы Кингсленда»). Пока я шагал вдоль дороги с грузовиками, мчащимися с грохотом на заводы и обратно, палящее солнце напомнило мне, почему такие города, как Нью-Йорк, пытаются увеличить количество зеленых насаждений. Травы и деревья помогают ослабить изнуряющую городскую жару, которую поглощают и излучают бетон и асфальт. «Зеленая инфраструктура», как ее неромантично называют планировщики, также может улучшить качество воздуха, укрепить психическое здоровье жителей и впитать ливневые воды, которые в противном случае приведут к переполнению канализации и попаданию стоков в реки и ручьи.

«Кингсленд Уайлдфлауэрс» располагается на вершине массивного здания из красного кирпича, в котором теперь находится кино- и телестудия. Обогнув выпадающий из общей картины передвижной медкабинет для тестирования на Covid‑19, я преодолел пару пролетов крепкой металлической лестницы, чтобы встретиться с Лизой Бладгуд из местной общественной организации Newtown Creek Alliance. Она показала мне место, которое стало одновременно образовательной площадкой и оплотом восстановления экосистемы.

«Кингсленд Уайлдфлауэрс» обладает потрясающей эстетикой: крыши, устланные восхитительной зеленью цветов и разнотравья, нависают над цехами по переработке металлолома, авторемонтными мастерскими и другими трудовыми ульями. На фоне стальных очертаний медленно поджаривающихся на солнце небоскребов Манхэттена экскаватор на берегу Ньютаун-Крик загружает мусор в баржу. Триада окружающего пространства – городской анклав луговых цветов, ржавеющая тяжелая промышленность и сверкающий центр средоточия финансов и искусства – в такой близости друг от друга они просто ошеломляют.

На крышах площадью около девяти тысяч гектаров произрастают местные травянистые многолетние растения: земляника, золотарник и молочай – наряду с другими травами и кустарниками. Большая часть поверхности укрыта седумом, что придает крышам «губчатый» вид. Толщина почвенного слоя зеленых кровель с интенсивным устройством – от 15 сантиметров и более, чтобы обеспечить произрастание деревьев и крупных кустарников. На других кровлях – экстенсивных – слой более тонкий, рассчитанный на низкорослые растения. В «Кингсленд Уайлдфлауэрс» есть и те и другие, укрытые сверху мембранами для дренажа, защиты корней и теплоизоляции. Это замечательная биологическая реконструкция места, которое проще было причислить к среде, непригодной для обитания диких животных.

«У нас здесь полно местных пчел, бабочек и разных видов ос», – говорит Бладгуд. Многие одиночные пчелы роют себе гнезда в земле. Скопления мотыльков привлекли летучих мышей. Когда увеличилось количество насекомых, в округе стали замечать больше птиц: пересмешников, стрижей, ястребов. «Это одно из моих любимых мест», – говорит Бладгуд, пока мы любуемся нежащимися на солнце цветами рудбекии волосистой на фоне крупнейшей в Нью-Йорке очистной станции, которая по своей форме напоминает четыре металлических инопланетных яйца. Бладгуд перепрыгивает с одной горячей плитки, залитой солнцем, на другую, которая находится в тени растений, и отмечает, что там намного прохладнее.

Через некоторое время растительность на крыше перестает казаться чем-то непривычным. Наоборот, взгляд притягивают голые, пустые кровли, которым как будто чего-то не хватает. Они кажутся удивительно пустынными. Мы начертили на картах аккуратные линии, чтобы обозначить границы жилых и промышленных районов, торговых зон и уголков дикой природы, словно наш мир – это не переплетение взаимосвязей. Мы вытеснили насекомых из нашего окружения, хотя стоило бы держать их поближе ради вещей, важных для самого нашего существования, и красоты, которую они привносят даже в крохотные уголки разрушенных экосистем городов и ферм. Мы с опозданием осознали свою глупость. Теперь Нью-Йорк требует, чтобы на крышах новых зданий по возможности устанавливали зеленые кровли, Детройт размещает пчелиные семьи в заброшенных районах, Мюнхен высаживает цветочные полосы, благодаря которым всего за год треть насекомых вернулась в город, а Утрехт превращает автобусные остановки в пристанища для пчел. Возможно, выражаясь словами эколога Роэла ван Клинка, мы постепенно учимся убирать ногу с плавучего бревна, позволяя насекомым восстанавливаться. «Человечество натворило достаточно бед: леса исчезли, солончаки высохли, луга и пастбища распаханы, – жалуется Бладгуд. – Очень важно восстановить хотя бы малую часть того, что было уничтожено. Это место – изнанка, клоака города. Если нам удалось создать цветущий луг на таком здании, в таком месте, как Ньютаун-Крик, это можно сделать где угодно».

* * *

Но так же, как неясны истинные масштабы кризиса насекомых, неясен и потенциал их восстановления. Насекомые обладают поразительной способностью размножаться и цепляться за любой экологический спасательный плот, который движется в их направлении, но мы уничтожили столько видов в самых разных экосистемах, что вряд ли они смогут вернуться к своему прежнему биологическому разнообразию. Даже если бы в нашем мире не было инсектицидов, экологические взаимосвязи не нарушались, а у власти стояли борцы с глобальным потеплением, некоторые виды все равно исчезли бы. Как сказал Мэтт Шардлоу, «можно убрать ногу с бревна, но если оно утонуло, то уже не всплывет. Нет никаких гарантий, что эти виды вернутся».

Насекомые столкнулись с таким количеством взаимосвязанных угроз, что так просто им не отделаться. Даже утопическим мечтам о фермах, перестроенных на манер Кнеппа в рог изобилия природы, придется столкнуться с реалиями в виде необходимости прокормить растущее как на дрожжах население планеты, одновременно пытаясь превратить земли в органический, почти не тронутый человеком рай для диких животных. Богатые европейские страны, вероятно, смогут обратить вспять разрушительные методы ведения сельского хозяйства, но если они продолжат импортировать значительные объемы продовольствия, то рискуют потерять тропические леса, так как в мире спрос на сельскохозяйственные угодья растет. Опасность, которой подвергается биоразнообразие насекомых в тропиках, страдающих от изменения климата и обезлесения, «пугает меня до смерти», признается энтомолог Дэвид Вагнер. «Мы не сможем полностью отказаться от пахотных земель, если придется кормить восемь, а то и десять миллиардов человек, – говорит он. – Придется задействовать все виды земледелия. Нам потребуется выделить определенные части планеты под очень интенсивное земледелие – с большим количеством удобрений, с применением генной инженерии, – чтобы увеличить урожайность с гектара. То, что сейчас пытаются внедрить в Европе, делается из лучших побуждений, но это заставляет задуматься».

Даже самая грандиозная природоохранная идея последнего времени – концепция Э. О. Уилсона «Половина Земли», согласно которой половину планеты следует превратить в свободный от людей заповедник ради регенерации биологического разнообразия, – это коренная трансформация мира, а не восстановление. Нам придется придумывать новые решения в радикально ином мире, который по-прежнему меняется под воздействием глобального потепления, прихотей властей и изменения образа жизни. Восстановление среды обитания и сокращение использования пестицидов необходимы, но такие перемены должны быть применимы в более широких масштабах. Нам придется продолжать приспосабливаться к меняющейся среде, но на этот раз нужно убедиться, что насекомые останутся с нами.

«Сама концепция антропоцена предполагает, что наша планета перешла в новое состояние, но оно не статично», – говорит биолог из Йоркского университета Крис Томас. Мы пребываем