в континууме, границы которого определяют точки кипения и замерзания, и температура прыгает то вверх, то вниз столько, сколько мы помним себя в этом мире. Ужасающее отличие нынешней ситуации в том, что планета приближается к условиям, которые выходят за рамки всего, что происходило в течение последних миллионов лет. «Речь идет о выборе темпа, направлений и типов изменений, а не о том, будет что-то меняться или нет», – говорит Томас.

Более широкое понимание того, как выйти из кризиса, поразившего людей и насекомых, можно найти в лондонском Музее естественной истории, в коллекции которого насчитывается 34 миллиона экземпляров насекомых. Музей, величественное викторианское здание, получившее известность благодаря скелету диплодока в вестибюле (совсем недавно, в 2017 году, его сменил синий кит), страдает, как и другие научные учреждения, из-за того, что коллекционирование насекомых, особенно обычных, приобрело популярность только несколько сот лет назад. Но даже потом в этой области долгое время доминировали любители, внимание которых было приковано только к самым интересным или красивым видам. Недостаточная глубина временного охвата усугубляется небольшим разнообразием – в музее представлено около половины всех известных видов мух, но большинство из них ограничиваются единственным экземпляром, так называемым голотипом.

В коллекции хранятся настоящие сокровища, например мотылек Пикассо с крыльями, которые напоминают холст, изрисованный геометрическими линиями и фигурами. Есть похожие на листья палочники, сине-зеленые жуки с ошеломляющими оранжевыми хохолками и огромные малиновые бабочки, которые при жизни предпочитали питаться гниющей плотью и фруктами. Есть даже экземпляр древнего ктыря, которого в 1680 году поймал в Хэмптон-корте и бросил между страниц книги королевский садовник.

Но у первых энтомологов-любителей не было ни средств, ни желания отслеживать динамику численности насекомых, да и зачем? Внезапная волна беспокойства из-за сокращения численности насекомых застала музей врасплох в связи с отсутствием исторического контекста. «Наша главная проблема – финансирование. Я должна убедить людей, что крохотная черная муха представляет не меньшую ценность, чем панда, – говорит Эрика Макалистер, куратор отдела энтомологии. – Мы доходим до того момента, когда стало ясно, что с насекомыми что-то не так, и тут кто-нибудь из публики задает вопрос: "Где же все ваши данные?" – а я отвечаю: "Вы о чем?"»

Ученые-климатологи определяют засушливые периоды прошлого по рунам годичных колец деревьев или прокалывают ледяные покровы Гренландии и Антарктиды, чтобы извлечь километровые ледяные цилиндры, которые могут поведать о температуре, составе атмосферы и даже ветровом режиме Земли сотни тысяч лет назад.

Но у природы нет таких кладовых, которые могли бы рассказать нам о прошлых колебаниях численности популяций насекомых, и даже самые лучшие коллекции грешат отсутствием системности. Например, в лондонском Музее естественной истории для некоторых насекомых указано вполне конкретное место поимки – «Суррей», «Йоркшир» или «Шотландия», – но с экземплярами, привезенными из-за границы, все обстоит туманно. Некоторые снабжены только пометкой «Африка». Любимица Макалистер, идеально подходящая под эпоху Брексит, – муха с пометкой «заграничная».

В связи с этим энтомологи все больше полагаются на достижения в области больших данных и генетики, чтобы восполнить некоторые пробелы. Музеи из разных стран начинают оцифровывать данные о своих энтомологических коллекциях и обмениваться ими в попытке собрать своего рода исторические «подпорки» вокруг проблемы насекомых. Изучение геномов расширяет наше понимание этих животных. Едва заметные генетические изменения у насекомых, вызванные реакцией на факторы окружающей среды, помогают определить колебания численности популяции во времени и пространстве. Если собрать с пчел остатки пыльцы, а у комаров изъять кровь, можно выяснить, чем и когда они питались.

Иногда самый легкий путь – извлечь ДНК насекомых. Однако при этом существует риск уничтожения образца. Одна мысль о том, чтобы оторвать лапки экземпляру редкого или вымирающего вида, «наполняет нас, кураторов, ужасом и отвращением», признается Макалистер. Чтобы избежать повреждения хрупких образцов, Макалистер и специалисты из Института Уэллкома Сэнгера, центра геномных и генетических исследований в Кембриджшире, пытаются извлечь древнюю ДНК, аккуратно промывая нескольких комаров спиртовым раствором и веществом, которое удаляет с образцов генетические остатки.

Затем насекомых пропускают через специальное устройство для критической сушки, которое не только оставляет хрупкие экземпляры в полной сохранности, но и оживляет внешний вид трупиков с поврежденными глазами, деформированными крыльями и сморщенными брюшками. «У нас тут салон красоты премиум-класса, – шутит Макалистер. – Специалисты Института Сэнгера промывают образцы, а я сушу. Мы всего лишь искусные стилисты, и каждый со степенью доктора наук».

Несмотря на все изощренные попытки определить, какой вид откуда, обрывочные сведения о насекомых не позволяют однозначно установить, что они за всю свою историю не сталкивались с таким глобальным сокращением численности, как сейчас. Тем не менее у ученых есть доказательства того, что нынешний кризис является глубоким и болезненным и что многие из наших ежедневных действий неприемлемы для большинства насекомых.

Однако сравнение проблем прошлого с нынешними не так актуально, как более насущные вопросы о том, куда нас ведет текущий кризис и сможем ли мы вовремя скорректировать его курс.

Ученые расходятся во мнениях относительного того, вызовет ли такая динамика серию катастрофических, непоправимых изменений, но ответ на следующий вопрос мог бы прояснить ситуацию: непоправимых для кого? Мир насекомых переходит в такое неутешительное состояние, когда клопов и комаров становится больше, а шмелей и бабочек-монархов меньше, но в целом насекомые сумеют справиться с грядущими переменами. Как отмечает Томас, хотя количество насекомых сокращается, примерно треть видов неплохо приспособилась к миру антропоцентризма. Их численность растет, и они наверняка не вымрут.

С другой стороны, нам придется приспосабливаться к поредевшему разнообразию насекомых, которому мы сами способствовали, и человечество может оказаться не столь стойким. Тревога за людей, уже испытывающих нехватку продовольствия, за состояние окружающей среды и паутину жизни, которая поддерживает и очаровывает нас, будет только усиливаться, если мы в ближайшее время не изменим наши взаимоотношения с насекомыми.

Такая перспектива пугает даже убежденных сторонников непопулярных насекомых, численность которых в новых условиях грозит разрастись. Хотя Макалистер решительно защищает домашних мух как эффективных опылителей сладкого перца и других сельскохозяйственных культур, она признает, что нам, вероятно, не стоит способствовать появлению полчищ этих созданий, так как они, ползая повсюду, переносят на своих лапках фекалии и различные бактерии.

«У меня есть инстинкт самосохранения, – говорит Макалистер. – Мне хочется, чтобы мы выжили, но, боюсь, еще при нашей жизни произойдут значительные перемены. По сути, они уже происходят… Полагаю, когда кризис достигнет критической точки, мы придем в ужас и начнем причитать: "Господи, мы ведь могли предотвратить и то, и это". Нынешняя ситуация не предвещает ничего хорошего. Все плохо. Действовать нужно немедленно».

Угроза для