— Не пытайся оправдать меня, Уайатт. Я не мученик. Следующие пять лет я провел в цепях, думая обо всех тех ужасных вещах, которые я сделаю с тобой, когда снова увижу. Ты бросила нас обоих и ни разу не оглянулась. Я желал тебе смерти.

— И что теперь?

Зажатая между коленями, Уайатт казалась очень маленькой. Ураган начал замедляться, проникая все глубже в его солнечное сплетение. Прежде чем Питер успел одуматься, он протянул руку и убрал выбившуюся медную прядь с ее глаз. У нее перехватило дыхание. Осмелев, он провел окровавленным пальцем по ее пульсу. Что-то первобытное сжалось в нем, когда она приподняла подбородок, давая ему доступ.

— В доме Мики был аквариум, — выпалила она, когда его прикосновение переместилось ниже. Его палец замер на ее шее. — Это я вижу в первую очередь, когда смотрю сон. Они держали его в комнате для подарков, на большом черном стеллаже. Там были разные виды рыб. Рыба-клоун, маленькие пескари и один крошечный краб, которого они назвали Лу. Все это было украшено массивными водными растениями.

— Ты не обязана мне рассказывать, — сказал он.

— Нет, я хочу. — Ее настойчивость была тихой, но твердой. Он подцепил пальцем шнурок от ботинка и замолчал, ожидая продолжения. — В моих кошмарах все происходит точно так же, как в ту ночь. На мою голову сыплется стекло, и я оказываюсь на полу. Я вижу, как Лу перебирается через мою руку. На меня смотрит рыба, ее жабры раскрываются, как маленькие рты, пока она умирает. У меня под ногтями кровь. Какой-то корень ползет вверх по моему запястью. Мика кричит, и с его голосом что-то не так. Он говорит ужасные, злые вещи.

— Я убью его, — сказал Питер, не теряя ни секунды.

— А что, если все, что он сказал обо мне, правда?

— Что, если это так?

— Тогда это я убийца, — прошептала она. — А не ты.

Дверь со скрипом отворилась, и в темноте появилась полоска света. В проеме стояла Теодора, показывая свой веснушчатый нос. Питер почти ожидал, что Уайатт отпрыгнет от него, но вместо этого она осталась на месте, вцепившись руками в его рубашку. Они крепко держались друг за друга.

Если у Теодоры и было свое мнение на этот счет, она оставила его при себе.

— Кто-нибудь из вас не хочет рассказать мне, почему на витрине магазина целая полка разбитых снежных шаров?

Уайатт пристально посмотрела на него.

— Не очень.

— Я так и думала. — Ее мать сжала переносицу пальцами. — Сеанс у тети окончен. Почему бы тебе не подняться наверх? Думаю, вам обоим стоит на кое-что взглянуть.

26. Уайатт

Уайатт сидела на желтом шезлонге в захламленной гостиной тети и смотрела на ожерелье, лежавшее у нее на коленях. Цепочка была из белого золота, кулон — холодный полумесяц.

Питер назвал его «выжженной землей». В этом не было ничего особенного.

— Где ты это взяла? — спросила она, стараясь перекричать доносившийся с кухни грохот кастрюль и сковородок. — Я подарила его Маккензи.

— Она вернула его. — В нише появилась тетя Вайолет, ее фартук был забрызган соусом, а в руке она держала половник, с которого капала вода. — Я учила Маккензи никогда не смотреть дареному коню в зубы, но смягчающие обстоятельства потребовали небольшой переоценки.

Уайатт стало не по себе.

— Какие обстоятельства?

— Твое ожерелье отравляло ее. — Серебристые кудри тети Вайолет заколыхались, когда она говорила. — И не в том смысле, в каком дешевая бижутерия окрашивает кожу в зеленый цвет. В смысле, в виде носовых кровотечений и черной смолы. В нем есть темная энергия. — Сигнализация издала серию предупреждающих звуков. Тетя Вайолет фыркнула. — Что там?

— Пожарная тревога, — сказала мать Уайатт со своего места на бархатном пуфе.

Тетя Вайолет ахнула.

— Моя чечевица!

Уайатт смотрела, как она исчезает. На кофейном столике лежало письмо ее отца с неразорванной печатью. Рядом сидел Питер, слишком крупный для крошечного старого кресла, которое он занимал. Он сидел, широко расставив колени и упершись локтями в подлокотники сливового цвета, и Уайатт знала его достаточно давно, чтобы понимать: Питер был в нескольких секундах от того, чтобы содрать с себя кожу.

В окружении разномастного хлама в захламленном доме ее тети он выглядел совершенно неуместно. Будто она провела ножницами по картине эпохи Возрождения, а затем приклеила клочки суперклеем к абстрактной акварели. Или, может быть, дело было просто в том, что она никогда не представляла его здесь, вдали от уединенного местечка Уиллоу-Хит.

— Полагаю, ты искал этот кулон повсюду, — сказала ее мать, и Уайатт не сразу поняла, что она обращается к Питеру, а не к ней.

Вжавшийся в кресло, он выглядел необычно мрачным.

— Да.

Мать прищурилась.

— И думаю, ты не нуждаешься в моем совете.

Когда Питер промолчал, она вздохнула.

— Я не твоя мать и никогда не пыталась быть ею. И я не извиняюсь… ни за что из этого. Уайатт всегда была моим приоритетом. Я сделала то, что должна была, чтобы уберечь свою дочь от беды, и знаю, что не очень нравлюсь тебе из-за этого, но надеюсь, ты поймешь.

Питер снова промолчал, его голубые глаза напряженно блестели.

— Отец Уайатт скончался, не назвав преемника, — сказала Теодора. — Насколько тебе известно, Уайатт не унаследовала ни одной из его способностей. Как первая дочь Уэстлоков в длинной череде сыновей, они считают, что она знаменует собой конец наследия.

— Женоненавистническая чушь, — вмешалась тетя Вайолет из кухни.

Теодора провела рукой по глазам, позвякивая браслетами.

— Гильдия уже некоторое время пытается перестроиться. Без алхимика на месте не осталось никого, кто мог бы охранять лес.

— Мы заметили, — сухо сказала Уайатт.

Мать взглядом встретилась с ней, прежде чем снова повернуться к Питеру.

— Думаешь, я не замечала тебя только потому, что не испытывала к тебе теплых чувств. Но я видела. Я видела все. То, как ты следил за ней. Как наблюдал. Ты видел в ней то же, что и я. Тебе тоже известно, что без хранителя тьма в лесу будет истекать кровью. В конце концов, гильдия начнет искать того, кто сможет остановить это.

— Я не позволю им причинить ей вред, — сказал Питер.

— Знаю. — Что-то непонятное промелькнуло в глазах ее матери и исчезло прежде, чем Уайатт смогла это понять. — Возьми ожерелье. Возвращайся в Уиллоу-Хит. Закончи там.

— Небеса не могут оставаться открытыми, — добавила тетя Вайолет, которая снова появилась в дверях с мукой на щеке. — Я чувствую это, знаете ли… голод в темноте. Чем дольше рот остается сыт, тем шире он растягивается. Оставшись без присмотра, вся