отворил дверь кабинета. Ирина сидела, склонив голову, прикрытую белоснежным докторским колпачком. В кабинете было полутемно, только горела на столе лампа.

— Здравствуй, Ира! — игриво сказал Жаконя, ему доставляло удовольствие разговаривать с ней в таком тоне.

Ирина вздрогнула и невольно повернула лампу в его сторону.

— Убери это! — Жаконю ослепил свет.

— Что ты… что вам нужно? — прошелестела Ирина.

Все ясно, от страха голос сел. Жаконе нравилось, что она его так боится. Его вообще-то никто не боялся. Презирали — да, обзывались, поколачивали — это да. Но никто никогда не боялся. Жаконя испытывал к Ирине почти нежные чувства за то, что она его боялась.

Ну и за денежки, конечно. Отличный нашел он способ получения денег. Не так чтобы много, зато постоянно. И сидел-то тогда на зоне по глупости, и выпустили его быстро по амнистии, а вот узнал про то, что того мужика зарезали. Работал в больничке санитаром, там и узнал про жену его и про ребенка.

К утру мужик умер, а через пару месяцев Жаконю выпустили. Он и решил наведаться к жене того парня, точнее, уже к вдове, только она про это не знала. И как удачно все вышло.

— Ну, красавица, — сказал он, усаживаясь на стол и болтая ногами, — ждала меня? Вот я и пришел!

Ирина отвернулась и втянула голову в плечи.

— Ты что это морду воротишь? — возмутился Жаконя. — В глаза смотри, когда с тобой разговаривают!

— Как скажешь! — сказала Ирина незнакомым голосом и вскочила с места.

Это была не Ирина. Это была совсем другая женщина. Точнее, не живая женщина. Колпачок упал с ее головы, по плечам разметались длинные волосы цвета лежалой пакли. На лице ее были разноцветные трупные пятна, которые не мог уже скрыть неумелый макияж. Женщина была высокого роста, Жаконе она показалась огромной.

Она протянула руки с длинными черными загнутыми ногтями и схватила Жаконю за шею.

— Приш-шел… — шипела она, — сам приш-шел… я ж-ждала… долго ж-ждала…

— По-мо-ги-те… — прошептал Жаконя, пытаясь вырваться, но покойница давила его плечи так сильно, что казалось, сейчас они треснут. А потом она схватила его за шею, и Жаконя понял, что пришел его смертный час.

Жаконя очнулся от холода.

От жуткого, пронизывающего холода, который проникал в его организм до мозга костей.

Первая его мысль была, что это Люська-Кошелка, с которой он сожительствовал некоторое время, по свойственной ей подлости открыла нараспашку окно в спальне, чтобы уморить его, Жаконю, посредством вымораживания, как таракана.

Он даже попытался крикнуть с положенной в таком случае поучительной строгостью — закрой окно, зараза…

Но тут случились две вещи.

Во-первых, он вспомнил, что Люська ушла от него примерно месяц назад, после того, как Жаконя в воспитательных целях разбил об ее голову бутылку из-под импортного пива.

И во-вторых, он осознал, что не может ничего крикнуть и даже внятно произнести, из его уст вырывалось только какое-то невнятное куриное кудахтанье.

Жаконя очень испугался. Он попытался привстать, попытался повернуться — но тело его не слушалось.

Единственное, что он смог сделать — открыть глаза.

Взгляду его представилось большое, ярко освещенное помещение, стены которого были выложены белым больничным кафелем.

Немного напрягшись, он смог также разглядеть несколько столов на колесиках, накрытых белыми простынями. Из-под одной простыни торчала волосатая мужская нога с кривыми желтыми ногтями. На большом пальце этой ноги болтался картонный номерок.

И тут Жаконя понял, где находится.

На протяжении своей не очень долгой, но весьма насыщенной событиями жизни ему пришлось сменить целый ряд профессий, и некоторое время он проработал санитаром в морге.

Так вот, у него не было никаких сомнений, что место, где он сейчас находится, это и есть морг.

Тут мысленная картина происшедшего сложилась у него в голове.

Наверняка он вчера выпил приличную дозу какого-то суррогатного алкоголя, и приехавшая на вызов бригада «Скорой помощи» констатировала смерть. И его привезли сюда, в морг…

В этой связной и логичной картине была только одна неувязка. По телевизору иногда идет такая передача — «Что? Где? Когда?». Так вот, Жаконя совершенно не помнил, что, где и когда он пил. И главное — с кем. Зато в его памяти смутно проступала какая-то женщина… мертвая женщина… очень страшная женщина…

Но это как раз могло служить несомненным подтверждением его гипотезы, поскольку именно память становится первой жертвой суррогатного алкоголя…

И словно в подтверждение его мыслей рядом с Жаконей появился высокий худой человек в несвежем белом халате.

— Ну-с, — протянул этот человек, разглядывая Жаконю без интереса. — Что у нас тут? Алкаш обыкновенный, на редкость неприятный экземпляр… выпил какой-то дряни и сдох. Туда ему, как говорится, и дорога… но вскрыть его все равно придется, потому как таков установленный свыше порядок.

Жаконя попытался сообщить патологу, что вскрывать его не надо, поскольку он жив. Он попробовал что-то сказать — но не смог издать ни звука, даже прежнее кудахтанье не вырывалось из его уст; попытался моргать глазами — но чертов Айболит как назло именно в это время отвернулся и проговорил, обращаясь к кому-то:

— Сейчас, студент, ты у меня будешь учиться проводить вскрытие!

Тут рядом с первым медиком появился второй — коренастый мужичок с трехдневной щетиной на лице, в явно тесном ему белом халате, лет сорока на вид — то есть определенно староватый для студента.

— Держи! — первый медик протянул второму сверкающий скальпель, сам же вооружился красным маркером и провел жирную линию по груди Жакони.

— Первый разрез, студент, нужно делать здесь, в области грудины! — проговорил он менторским тоном. — Надрезаешь на глубину примерно три сантиметра, приподнимаешь ткани и разводишь их в стороны, чтобы получить доступ к органам грудной клетки… все понял?

— Понял! — Великовозрастный студент подошел к Жаконе, склонился над ним и приставил кончик скальпеля к ямке между ключицами.

— Отсюда начинать?

— На сантиметр ниже!

«Студент» передвинул скальпель, немного надавил…

И тут Жаконя сумел-таки извлечь из своей гортани какой-то хрюкающий звук.

— Чего это он? — удивленно проговорил студент.

— Да не обращай внимания! — успокоил его старший товарищ. — Трупаки часто разные звуки издают! Режь уже его, не торчать же нам тут всю ночь! Чего ты тянешь? Вскрывай уже грудную клетку, потом надо будет к брюшной полости переходить, а это, уверяю тебя, удовольствие ниже среднего…

И тут неимоверным напряжением воли Жаконя сумел-таки выкрикнуть, точнее, выкашлять два жалких слова:

— Я жив!

Тут оба медика склонились над ним, и сомнительный студент проговорил страшным голосом:

— А вот фиг тебе! Ты уже умер, козел, и попал на тот свет. И мы