Ирв, очевидно, слишком боялся обнаружить свое неведение, чтобы разрешить свое неведение, так что о странном событии пришлось спросить Деборе.

— Йом ха-Шоа, — ответил Шломо.

— Который в честь деревьев? — спросил Джейкоб.

— В честь евреев, — ответил Шломо, — которых срубили.

— Шоа, — пояснил Джейкобу Ирв, как будто всегда знал это, — означает "холокост".

— Но зачем все останавливаются и стоят молча?

— Затем, что это меньше всего остального кажется неподходящим, — сказал Шломо.

— А куда надо смотреть? — спросил Джейкоб.

— В себя, — ответил Шломо.

Джейкоба этот обычай одновременно зачаровал и оттолкнул. У американских евреев отношение к холокосту было "Никогда не забудем", потому что остается вероятность забвения. В Израиле сирену воздушной тревоги включают на две минуты, потому что иначе она ревела бы, не умолкая.

Шломо был таким же безгранично гостеприимным, как прежде Бенни. Даже более того: его не связывало благородство выжившего. И у Ирва с благородством никогда не было проблем. Так что постоянно происходили сцены, особенно когда в конце обеда приносили счет.

— Не трогай!

— Это ты не трогай!

— Не оскорбляй меня!

— Я оскорбляю тебя?

— Вы мои гости!

— Вы хозяева!

— Я с вами больше есть не буду!

— Ну-ну, надейся!

Не один раз подобные соревнования в щедрости переходили в настоящие оскорбления. Не раз — дважды — рвались в клочки совершенно честные деньги. Выигрывали ли все, проигрывали ли все? Откуда это жесткое "или — или"?

С особенной ясностью и теплотой Джейкобу помнилось время, проведенное в доме Блуменбергов, двухэтажном строении с претензией на ар-деко, забравшемся на склон хайфского холма. Там все поверхности были из камня, и в любое время дня сквозь носки чувствовалась их прохлада — весь дом, как скамья в Блуменберг-парке. На завтрак там подавали косо нарезанные огурцы и кубики сыра. Вылазки в странно-специализированные двухкомнатные "зоопарки": парк змей и парк мелких млекопитающих. На ленч мать Тамира готовила множество закусок — с полдюжины салатов, с полдюжины нарезок. У себя дома Блохи взяли за правило стараться не включать телевизор. Блуменберги взяли за правило стараться не выключать.

Тамир был повернут на компьютерах и коллекцией цифровых порноснимков обзавелся еще до того, как у Джейкоба появился текстовый процессор. В те дни Джейкоб листал порножурналы, спрятав в справочник в "Барнс энд Ноубл", с кропотливостью талмудиста, пытающегося постичь Божью волю, исследовал каталоги дамского белья в поисках случайного соска или темнеющего лобка и слушал стоны на канале "Клубничка", где был блокирован видеосигнал, но без помех транслировался звук. Величайшей возможной угрозой нравственности были трехминутные фрагменты любого фильма, бесплатно предоставляемые отелем: семейный, взрослый, взрослый. Даже подростком Джейкоб видел здесь мастурбационную избыточность: если три минуты взрослого фильма убедили тебя, что это сто́ящий взрослый фильм, значит, он тебе уже не нужен. Компьютер Тамира тратил полдня на загрузку ролика с трахом в сиськи, но зачем еще существует время?

Однажды за просмотром крупнозернистого изображения женщины, рваными движениями раздвигавшей ноги — анимация, составленная из шести фотоснимков, — Тамир спросил Джейкоба, нет ли у него желания передернуть.

Полагая, что брат шутит, Джейкоб ответил ироничным "нет" с интонацией Тома Брокау.

— Ну, как знаешь, — сказал Тамир, и выдавил на ладонь плюшку увлажняющего крема с маслом ши, намереваясь распорядиться ею по своему усмотрению.

Джейкоб смотрел, как он вытащил из штанов эрегированный член и принялся оглаживать, размазывая крем по всей его длине. Через минуту или две Тамир упал на колени, так что головка его члена оказалась в нескольких сантиметрах от экрана — его могло щелкнуть статическим зарядом. Член у Тамира был толстым, это Джейкоб должен был признать. Но вряд ли длиннее его собственного. В темноте едва ли кто-то заметил бы разницу между их членами.

— Ну и как? — спросил Джейкоб, тут же мысленно укорив себя за столь пакостный вопрос.

И тут, словно в ответ, Тамир схватил салфетку из коробки на столе и, застонав, изверг в нее заряд спермы.

Зачем Джейкоб это спросил? И почему Тамир тут же кончил? Не от того ли, что Джейкоб спросил? Не этого ли (совершенно неосознанно) Джейкоб и хотел?

Примерно с дюжину раз они мастурбировали бок о бок. Конечно, они никогда не дотрагивались друг до друга, но Джейкоб иной раз задумывался, впрямь ли Тамир не мог удержать негромких стонов — не было ли в них определенного значения. Они никогда не обсуждали эти совместные сеансы после — ни через три минуты, ни через три десятилетия, — но ни тот ни другой не стыдился своего участия. В то время они были слишком молоды, чтобы беспокоиться об этом, а потом слишком стары, чтобы не жалеть о том, что утрачено.

Порнография — лишь один пример того, как разительно расходился их жизненный опыт. Тамир уже ходил в школу сам, а Джейкоба родители еще не решались оставить одного на детском дне рождения. Тамир сам готовил себе обед, пока во рту Джейкоба еще искал посадочную полосу "самолет", полный темно-зеленых овощей. Тамир первым из них двоих выпил пива, первым покурил травку, ему первому отсосали, его первым арестовали (а Джейкоба вообще не арестовали), он первым поехал за границу, первым выковал себе душу, разбив сердце. Когда Тамиру дали "M-16", Джейкобу дали проездной по железной дороге европейских стран. Тамир безуспешно пытался держаться в стороне от опасных ситуаций; Джейкоб безуспешно пытался в них попасть. В девятнадцать Тамир находился в полуподземном укреплении в Южном Ливане, за полутора метрами бетона. Джейкоб находился в Нью-Хейвене в студенческом общежитии, построенном из кирпича, что два года выдерживался в земле, чтобы постройка потом казалась старше. Тамир не обижался на Джейкоба — он сам был бы Джейкобом, имейся у него выбор, — но он утратил определенную легкость, без которой не мог в полной мере ценить таких легковесных персонажей, как его кузен. Он сражался за свою страну, пока Джейкоб вечера напролет проводил за спорами, на какой стене, той или этой, будет лучше смотреться дурацкий плакат из "Нью-Йоркера", где Нью-Йорк больше, чем все остальное. Тамир пытался выжить под пулями, а Джейкоб — не околеть со скуки.

После службы Тамир наконец получил свободу жить, как сам хочет. Он стал непомерно честолюбивым, в смысле, решил заколачивать горы бабла и покупать на него горы всякого дерьма. Он бросил Технион после первого курса и начал небольшой высокотехнологичный бизнес, а потом он начинал еще много подобного. Почти все эти предприятия прогорели, но достаточно сохранить хотя бы несколько, чтобы сделать первые пять миллионов долларов. Джейкоб слишком завидовал Тамиру, чтобы доставить тому удовольствие объяснять, чем занимаются его компании, но нетрудно было догадаться, что, как и многие технологические фирмы в Израиле, они применяли военные разработки для гражданской жизни.