природе с предельным состоянием вещества, например при горении, созревании. Кроме того, возможно образование различных оттенков при смешении красок, в чем тоже проявляется способность к переходу одного цвета в другой. Цветовые трансформации имели свою символику в истории культуры, например в средневековой алхимии (Рабинович 1979), их изображение используется писателями для обозначения предельных физических и психологических состояний. Язык выработал несколько моделей отражения предельности в цветообозначении: русовласа на желть, зелень, яркая до желтизны, желтизна, переходящая в зелень, красный в коричневу, впросинь, иссиня-черный, синий с фиолетовым отливом и др. (Лопатин 1980: 56). Для поэтических произведений Марины Цветаевой ни одна из этих моделей не характерна. Цветовая гипербола находит у нее свое выражение в заместительном цветообозначении – непосредственной номинации одного цвета названием другого:

Что́ вы делаете, карлы,

Этот – голубей олив –

Самый вольный, самый крайний

Лоб – навеки заклеймив

Низостию двуединой

Золота и середины?

(II: 281).

В этом примере из стихов о Пушкине голубое является гиперболическим обозначением сразу двух цветов: смуглого и оливкового, а сравнительная степень прилагательного эту гиперболу усиливает еще больше.

В произведениях Цветаевой гиперболизирующая функция наиболее активно проявляется у синего цвета. Синее представлено гиперболой черного, белого и серого, во всех случаях с активизацией архаических значений слова синий. В ранних древнерусских памятниках письменности это слово употребляется в трех основных значениях: 1) ‘сияющий, блестящий’: синие молнии (на историческую первичность этого значения указывает этимология слова с корнем -си-); 2) ‘темный, цвета пепла’: синее мгле, под синие оболока; 3) ‘черный’: синя яко сажа (Суровцева 1964: 90–95).

Гиперболическое обозначение черного синим отчетливо представлено в следующем контексте:

Вкрадчивостию волос:

В гладь и в лоск

Оторопию продольной –

Синь полунощную, масть

Воронову. – Вгладь и всласть

Оторопи вдоль – ладонью

(II: 123).

Синее как гипербола черного существует и в современном русском языке – в прилагательном иссиня-черный, эксплицитно не выражающем значение блеска, но потенциально такое значение содержащем. Приведенный контекст обнаруживает связь слова синь с первичным этимологическим значением сияния, блеска через слова в гладь и в лоск.

Гиперболическое обозначение белого синим представлено в таких контекстах Цветаевой, в которых первичное основание гиперболизации (сияющее белизной) утрачена. Это цветообозначение оказывается связанным преимущественно с образами смерти и сна:

1. Томики поставив в шкафчик –

Посмешаете ж его,

Беженство свое смешавши

С белым бешенством его!

Белокровье мозга, морга

Синь – с оскалом негра, горло

Кажущим…

(II: 282);

2. Аминь,

Помин,

Морская Хвалынь.

Синь-Савановна

(П.: 114);

3. Так в воздухе, который синь –

Жажда, которой дна нет.

Так дети, в синеве простынь,

Всматриваются в память.

(II: 194).

Однако во всех приведенных примерах связь синевы со смертью и сном неоднозначна. В стихотворении о Пушкине (1) гиперболизированная мертвенная белизна вообще отрицается гиперболизированной жизнеутверждающей белизной – белым цветом зубов смеющегося негра, подобно тому как «белокровье мозга» отрицается «белым бешенством» – предельным проявлением аффекта. В контексте всего стихотворения можно видеть противопоставление разных символических значений белого цвета друг другу, а также их переинтерпретацию в соответствии с системой ценностей мира Цветаевой: 1) белое как положительная характеристика с точки зрения обыденного сознания и как отрицательная характеристика с точки зрения Цветаевой (Черного не перекрасить / В белого – неисправим! – II: 281); 2) белое как символ бесстрастия (белокровье мозга) и как символ аффекта, обнаруживающийся во фразеологизмах довести до белого каления, белая горячка, а в стихотворении Цветаевой – в сочетании белым бешенством; 3) белое как символ смерти (морга синь) и белое как сияние, блеск, символ радости (образ белозубого смеющегося негра). В таком противопоставлении прямых, переносных, символических и фразеологически связанных значений максимальное напряжение связано с гиперболическим обозначением белого синим. Во втором контексте сочетание Синь-Савановна, входящее в многочисленный ряд подобных окказиональных апеллятивов, мотивировано не только образами смерти, но и образами морских и небесных (в контексте всего стихотворения) просторов: смерть в этом стихотворении имеет прямую, многократно мотивированную связь с пространством – далью, глубиной, высотой. Образы синего пространства и служат поэтому мотивацией обозначения белого (смерти) синим.

При употреблении слова синий и его производных значение ‘серый’ реализуется в произведениях Цветаевой сочетаниями, в которых оно определяет дым, ладан, тучи, сталь, клинок, рельсы. Гиперболичность при обозначении дыма, ладана, туч, часто связанная у Цветаевой с элементами фантастики, мотивирована изображением сгущенной, темной субстанции:

Память о Вас – легким дымком,

Синим дымком за моим окном.

‹…›

Двери – с петлей! Ввысь – потолок!

В синий дымок – тихий домок!

(I: 411).

Синие тучи свились в воронку.

Где-то гремит, – гремят!

Ворожея в моего ребенка

Сонный вперила взгляд

(I: 348).

При обозначении металлических предметов наиболее активно проявляется связь синего цвета с блеском, со способностью отражать свет. Возможно, это происходит потому, что стальной цвет, реально связанный с блеском металла, не нашел в русском языке выражения в собственно цветовом наименовании. Относительное прилагательное стальной еще отчетливо сохраняет связь с названием металла. Поэтому слово синий в этой функции неизбежно образно, хотя может быть и вполне соотносимо с реальным цветом стали при определенном освещении.

Эффект металлического блеска у Цветаевой нередко метафоризируется глаголами:

В некой разлинованности нотной

Нежась наподобие простынь –

Железнодорожные полотна,

Рельсовая режущая синь!

‹…›

Растекись напрасною зарею

Красное, напрасное пятно!..

Молодые женщины порою

Льстятся на такое полотно

(II: 208–209);

Двусторонний клинок, синим

Ливший, красным пойдет… Меч

Двусторонний – в себя вдвинем.

Это будет – лучшее лечь!

(II: 219).

Глагольная метафора режущая синь, основанная на языковой метафоре – фразеологизме резать глаза (о чрезмерной яркости, блеске) в контексте усилена фонетически – анафорическим повтором первого слога слов рельсовая и режущая. В следующей строфе метафора продолжена картиной самоубийства под колесами поезда, образом крови, пролитой «режущей синью»: художественный образ мотивирует языковую метафору через метафору индивидуально-авторскую, связанную с исконным значением слова синий ‘режущий глаза чрезмерным блеском’.

Во втором контексте причастие ливший образовано от инфинитива лить, но на семантической основе глагола отливать в его переносном значении ‘иметь какой-нибудь отлив, т. е. дополнительный оттенок, в который переходит основной’ (MAC).