нем же на будущих этапах развития (или уже были реализованы, но не сохранились в письменных текстах) либо в языке художественной литературы, имеющем установку на семантическое преобразование.

Совокупность контекстов, в которых слово верста (версты) встречается у Цветаевой, показывает, что если естественный язык активно развивает производные значения этого слова на основе выделения ДП ‘мера’, то поэтический язык Цветаевой активно разрабатывает производные значения этого слова на основе выделения интенсифицирующего ДП ‘большое расстояние, дальность’, что, по-видимому, определенно связано с максимализмом Цветаевой. В этом плане чрезвычайно показательна сочетаемость слова верста (версты) в ее произведениях[77]. Так, количественные слова и близкие к ним по значению обороты, а также словообразовательные средства являются не определителями количества, а интенсификаторами:

Потягивается, подрагивает,

Перстами уста потрагивает…

Напрасно! И не оглянется!

Твое за сто верст – свиданьице!

(П.: 61);

Как у молодой змеи – да старый уж,

Как у молодой жены – да старый муж,

Морда тыквой, живот шаром, дышит – терем дрожит,

От усов-то перегаром на сто верст округ разит.

(П.: 11);

Никто ничего не отнял!

Мне сладостно, что мы врозь.

Целую Вас – через сотни

Разъединяющих верст

(I: 252);

Сосед, не спеши! Нечего

Спешить, коли верст – тысячи

Разменной стрелой встречною

Когда-нибудь там – спишемся!

(II: 164).

Милые спутники, делившие с нами ночлег!

Версты, и версты, и версты, и черствый хлеб

(I: 332);

И властную руку, в небесных морях

Простертую – через простор пурпуровый

Чрез версты и версты к челну гуслярову

(П.: 90);

Орел-губернатор!

Тот самый орел,

От города на три

Верстищи Тобол

Отведший и в высшей

Коллегии птиц

За взятки повисший

Петровой Юстиц –

Коллегии против.

(III: 186).

Объекты такого измерения типичны для поэзии Цветаевой. Чаще всего это расстояние между людьми, которые могли бы быть близкими – между друзьями, любящими. Причем расстояние мыслится и как географически разделяющее пространство, и как расстояние психологическое – часто эти два смысла совмещены. Кроме того, это может быть расстояние метафорическое: Меж солнцем и месяцем… (П.: 37), меж «да» и «нет» (III: 465), меж ртом и соблазном (II: 216).

Рассмотрим несколько примеров подробнее.

1. Было дружбой, стало службой

Бог с тобою, брат мой волк!

Подыхает наша дружба:

Я тебе не дар, а долг!

Заедай верстою вёрсту,

Отсылай версту к версте!

Перегладила по шерстке, –

Стосковался по тоске!

(I: 567);

2. Рас – стояние: версты, мили…

Нас рас – ставили, рас – садили,

Чтобы тихо себя вели,

По двум разным концам земли.

Рас – стояние: версты, дали…

Нас расклеили, распаяли

(II: 258 – 259);

3. Всё круче, всё круче

Заламывать руки!

Меж нами не вёрсты

Земные, – разлуки

Небесные реки, лазурные земли.

Где друг мой навеки уже –

Неотъемлем

(II: 26–27);

4. Заустно, заглазно,

Как некое верхнее lа,

Меж ртом и соблазном

Версту расстояния для…

Блаженны длинноты,

Широты забвений и зон!

Пространством как нотой

В тебя удаляясь, как стон

В тебе удлиняясь

(II: 216);

5. Меж Солнцем и Месяцем

Верста пролегла.

Султан конский трепется.

Поплыл. – Поплыла

(П.: 37).

Во всех этих примерах слово верста (версты) обозначает пространство разделяющее. В первом примере повтор, выполняющий роль интенсификатора расстояния, одновременно выступает и как интенсификатор скорости. Метафора заедай верстою вёрсту, вероятно, вызвана прежде всего переносной номинацией адресата – словом волк (типовым действием волка обычно мыслится «есть, пожирать»), затем фразеологизированной языковой метафорой пожирать пространство (о быстром движении) и продолжена в творчестве Цветаевой сочетаниями глотатели широт, глотатели пустот (II: 335), алкоголики верст (II: 292). Сочетание заедай верстою вёрсту из стихотворения «Волк» может также передавать смысл: ‘питайся нашей разобщенностью, создавай и поддерживай отдельную от меня жизнь, духовно удаляясь от меня’, или: ‘первоначальную горечь разлуки преодолевай, уходя еще дальше’ – по значению глагола заедать ‘съедать что-л. для заглушения неприятного вкуса чего-л ранее съеденного или выпитого’ (MAC). Во втором примере обнаруживается принципиально важное для Цветаевой значение слова верста, связывающее его с собственно русской традицией номинации расстояния (в России считали расстояние верстами в то время, когда уже почти вся Европа перешла на метрическую систему мер) В этом контексте слово версты, поставленное в один ряд со словом мили, ясно указывает не только на разделяющее расстояние, но и на разделяющие культуры, традиции, идеологию, в среде носителей которых оказались два духовно близких человека. Слово верста, таким образом, как и в первом примере, обнаруживает смысловые приращения, однако в данном случае разделенность мыслится как навязанная извне, а не психологическая. В третьем контексте абстрагирование понятия «верста», опять же связанного с разлукой, приобретает черты, сближающие его с понятием абсолюта – бессмертия после физической смерти. Здесь уже появляются цветовые признаки, которые в дальнейшем воплотятся в словосочетании синяя верста. Небесное положение версты, определяемое прежде всего, вероятно, цветаевской семантической системой, в которой понятие абсолюта является центральным, поддерживается еще и языковыми связями, в частности поговоркой семь верст до небес, и все лесом. Положение версты на небе отчетливо представлено в пятом контексте из поэмы «Царь-Девица», но в нем над пространственным значением слова преобладает временно2е значение: солнце и месяц показываются на небе в разное время, и разминовение их имеет характер абсолюта. В приведенном отрывке речь идет о разлуке Царевича-гусляра и Царь-Девицы: поплыл относится к нему, а поплыла – к ней. Поэтому Солнце и Месяц здесь соотносятся с мужским и женским началом: в соответствии с мифологией солнце символизирует начало мужское, а луна, месяц – женское. Однако в поэме эта оппозиция трансформирована: мужскими свойствами характера и поведения обладает Царь-Девица, а женскими – Царевич – он в контексте поэмы связывается с образом месяца, а Царь-Девица – с солнцем. В любом случае здесь представлена оппозиция между активным жизнеутверждающим началом и стремлением личности к реализации