по частотности лазурный (лазоревый) цвет, в котором категория духовного проявляется максимально.

До XVIII века слово небо сочеталось с эпитетами, обозначающими не цвет, а свет: чистое, ясное, светлое, злато-светлое, светозарное. Цветообозначения синее, голубое, лазуревое в функции эпитетов неба были впервые употреблены М. В. Ломоносовым (Снежков 1980: 134) и затем уже активно освоены русской литературой. Цветаева, разработав содержание этих цветообозначений, особенно лазурного, наполнила их такими смыслами, которые позволяют включить в семантический объем слова лазурь и семантику прежних эпитетов, обозначающих свет, и самые разнообразные характеристики пространства как абсолюта (ср. контаминированное слово глубизна, в котором пространственное значение слито с цветовым: глубина + голубизна).

Положение слова лазурь и его производных в системе цветообозначений белое – черное – красное – лазурное позволяет установить у Цветаевой такую иерархию цветонаименований в их символических значениях, в которой слово лазурь занимает главную позицию идеала: белое – изначальная пустота как готовность к началу жизни, красное – жизнь в динамике, приводящей к прекращению жизни («горение»), черное – опустошенность как результат динамического процесса и как готовность к слиянию с абсолютом («очищение огнем», катарсис), лазурное – слияние с абсолютом, бессмертие, бытие духа.

Именно такой иерархией определяется цветаевское предпочтение черного белому: оно ближе к абсолюту, непосредственно предшествует ему.

Содержанием понятия «красное» определяется множественность средств выражения этого значения и множественность метафорических и символических интерпретаций цветообозначения.

Анализ цветообозначения в поэзии Цветаевой убеждает в том, что у нее отсутствует чисто эстетическое отношение к цвету. По-видимому, именно этим общим свойством цветаевской изобразительной системы объясняются такие частности, как отсутствие уменьшительных форм и суффиксов неполноты качества при цветообозначении.

VI. Лексика и фразеология в контекстах

1. Верста

В поэзии Марины Цветаевой одно из важнейших ключевых слов – верста (чаще в форме мн. числа). В современном литературном языке оно относится к пассивному лексическому запасу, имея значения: 1) ‘русская мера длины, равная 1,06 км, применявшаяся до введения метрической системы’; 2) ‘устар. верстовой столб’ (MAC). В годы творчества Цветаевой (10–30-е годы XX в.) это слово было, несомненно, более активным, так как обозначало сначала существующую, а затем только что или сравнительно недавно вышедшую из обихода реалию: метрическая система мер была допущена к применению в России в 1899 г., но введена в качестве обязательной для РСФСР в 1918 г., а для СССР– в 1925 г. (ФЭС). При этом измерительное значение слова верста в истории русского языка не было строго определенным. «Настольный словарь для справок по всем отраслям знания» 1863 г. (под ред. Ф. Толля) описывает значение этого слова с учетом его исторической изменчивости: «Верста, ныне путевая мера в 500 сажен; до Петра Вел. 700, а еще прежде 1000, но сажени были поменьше нынешних» (Толль: 442). Существовали наименования московская, влоская, китайская, турецкая, малая, большая верста – названия различных путевых мер (Словарь XI–XVII вв.), абстрагирующие слово верста от точного числового выражения. Поэтому введение метрической системы и тем самым перевод слова верста в разряд историзмов по существу вернули ему обобщенный и приблизительный смысл.

Этим словом названы два поэтических сборника Цветаевой: «Версты» (стихи 1916 г.) и «Версты-2» (стихи 1917–1920 гг.). Кроме того, с 1926 г. в Париже издавался литературно-критический журнал «Версты», в котором активное участие принимали Цветаева и ее муж Сергей Эфрон.

Чтобы показать, каким преобразованиям слово верста (версты) подвергалось в творчестве Цветаевой, обратимся сначала к истории этого слова в русском языке, принимая исторические изменения за точку отсчета при анализе изменений поэтических.

Этимологическое значение этого слова с исконным корнем -вьр– связывает его со словами вертеть, поворот. Серия метонимических расширений и сужений значения определила семантические преобразования: ‘поворот плуга’ → ‘борозда пашни от поворота до поворота’ → ‘расстояние от… до…’ → ‘мера расстояния’ (Потебня 1968: 13–14)[76]. Аналогичные семантические изменения слов с корнями, синонимичными -вьр-, подготовили образование метрологического термина в латинском, греческом, литовском, болгарском языках (Романова 1975: 18). Значение ‘мера расстояния’ послужило основой для целого ряда новых изменений – ‘возраст’, ‘ровесник’, ‘чин’, ‘чета’, ‘верзила’, ‘дурак’ и др. (Даль).

Если до возникновения у слова верста значения ‘мера расстояния’ можно проследить только линейное семантическое развитие слова в одном направлении (возможно, что умозрительность линейной реконструкции в семантике является неизбежным следствием отсутствия до XI в. письменных текстов), то значение ‘мера расстояния’ является исходным для разнонаправленных изменений. При этом в основе одной линии развития оказался дифференциальный признак ‘мера’, а в основе другой – ДП ‘расстояние’.

Производные значения, определяемые новыми детализирующими признаками по обеим линиям развития, образуют открытые ряды. Так, при ДП ‘вещественный знак меры (эталон)’ в качестве выравнивающего эталона может выступать не только контрольный ряд булыжников в булыжной мостовой, лицевой ряд кирпича в кладке, нить, линейка, но и любой другой предмет в различных видах производственной деятельности (например, ряд деревьев или межа при засеивании поля). Следовательно, пустые клетки потенциально заполняемы различными профессиональными значениями слов. ДП ‘результат уравнивания или сравнения’ тоже способен стать производящим для потенциально возможных значений при распределении не только земельных наделов или чинов, степеней, но и других жизненных благ – продуктов, одежды и т. п. ДП ‘субъект, равный другому субъекту,’ допускает равенство по разнообразным признакам – не только по возрасту, но и по росту, по красоте, по социальному происхождению, по образованию, по одаренности, по интересам, по умственным способностям, по трудолюбию, по имущественному положению, по темпераменту, по характеру и т. д. Язык четко выделил из этого многообразия только равенство по возрасту: верста – ‘ровесник, сверстник’ (Словарь XI–XVII вв.) и обозначил равенство по нерасчлененной совокупности актуальных, видимо для каждого конкретного случая разных, признаков: верста ‘чета, пара’ (Словарь XI–XVII вв.). Потенциально же любой из указанных признаков равенства способен к актуализации и выделению в качестве нового производящего ДП, могущего обусловить новые значения слова верста.

ДП ‘временной отрезок, протяженность во времени’ и ДП ‘большое расстояние, дальность’ также представляют собой основание для появления разнообразных производных значений слова верста – значений, из которых в естественном языке реализовано только одно (‘возраст’). Но оно связано с признаком дальности скорее в плане диахронии, а в плане синхронии гораздо более актуальной является его связь со значением ‘равный по возрасту’, восходящим к ДП ‘мера’. Современный русский литературный язык реализует неметрологическое значение слова верста только во фразеологизме слышно (видно) за версту (ФС). Неметрологический признак величины расстояния более отчетливо организует значение производного прилагательного верстовой в говорах. При этом в прилагательном может быть представлено и пространственное, и временное значение: «Верстовая эта дорога, по ней ехать долго, длинная она», «Примывалась да стирала, таково день прошел, а сегодня праздник – как верстовой» (СРГК).

Потенции семантической производности, не реализованные в естественном языке, могут быть реализованы в