Так можно до утра провозиться, ясно, что ничего не выйдет. Я встала и подошла к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха. За вершинами кипарисов, в глубине парка, виднелась камышовая крыша беседки, пару дней назад я проходила мимо и видела, что кто-то привязал к перилам поминальную ленточку. Раньше там была часовня Святого Андрея, покровителя Амальфи. Все, что я про него знаю, это то, что его распяли на косом кресте, сложенном из двух бревен. Зато про часовню я знаю намного больше.

Santo Andreas напечатала я, снова подойдя к столу. Пароль неверный.

Бесполезно. Откуда мне знать, что было в голове у капитана, когда он придумывал свое секретное слово. Ладно, зато я могу попробовать выяснить другое. Например, что у него в голове в настоящий момент. В этой сухой, желтоватой, продолговатой, будто дыня, голове с двумя узкими дырками для глаз. И почему он, черт возьми, не уезжает.

* * *

Когда часовня Святого Андрея сгорела, мое детство кончилось в одночасье. Мы с братом ходили туда играть, вернее – он ходил, а меня ему приходилось таскать за собой, мне было десять лет, и я от него ни на шаг не отходила. Часовню приводили в порядок с начала весны, она стояла в лесах, а на двери висел амбарный замок, потому что реставраторы оставляли там инструменты и рабочую одежду. В то лето их было двое – один, кажется, римлянин, – работали они медленно и сильно увлекались местным вином. Бри знал, где они прячут ключ: под большим куском розового туфа, украшающим клумбу с люпинами.

В день, когда случился пожар, мы пришли туда около полудня и застали в наших владениях чужака. На камне напротив часовни сидела девица в полосатом платье, похожем на тельняшку, ее раскрытый рюкзак стоял рядом, в руках был большой блокнот для рисования. Она весело посмотрела на нас и сказала:

– Все лучшее норовит оказаться закрытым или сломанным. Хотела сделать зарисовку фрески, видела ее в альбоме, но живьем-то другое дело! А тут висит замок, как на сельской овчарне.

Я не помню ее лица, помню только рот: сочный и темный, как будто чернику ела, и вокруг губ немного размазано. Это частное владение, важно сказал ей Бри, сюда туристам нельзя, и она засмеялась и достала из рюкзака большое яблоко. Мы съели яблоко и предложили ей ключ от часовни за небольшое вознаграждение – могли бы и так дать, но нас обуяла какая-то внезапная жадность, к тому же весь день Бри без умолку говорил о перочинном ноже, увиденном в скобяной лавке.

Девица посмотрела на нас с пониманием и достала зеленую бумажку в пять тысяч лир. Знаете, кто этот парень, сказала она, потыкав пальцем в портрет на бумажке, это Беллини, он написал оперу La straniera и учился здесь, на юге. Похоже, детки, я тоже выгляжу как чужестранка, хотя приехала домой, иначе как объяснить тот факт, что вы обращаетесь со мной как с американской туристкой. Но я вас прощаю, в детстве я сама была бессовестной.

Она подмигнула нам, взяла протянутый братом ключ, накинула рюкзак на плечо и пошла к часовне, а мы пошли за ней следом. Бри повеселел и шепнул мне на ухо, что сегодня мы разбогатеем, у него, мол, есть отличная мысль.

Покрутившись возле часовни, мы дождались, пока девица зайдет, с трудом отперев ржавый амбарный замок, и вошли за ней. Она стояла у саркофага с мощами и разинув рот смотрела на фреску, в которой не было ничего особенного. На фреске была нарисована толпа народа на берегу озера и двое апостолов, стоящих на коленях.

Часовня была заставлена деревянными козлами, ведрами и банками, в ней приятно пахло скипидаром и масляной краской, на алтаре были брошены кисти и какие-то ножички, которые Бри тут же схватил, перебрал и презрительно отбросил, сказав, что они тупые. Потом он забрался на козлы и стал важно разглядывать фреску, как будто что-то в этом понимал; мне показалось, что девица ему нравится, и я расстроилась.

Ноги у нее были длинные, это правда, а волосы, такие черные, что почти синие, были собраны в баранку, сплетенную из множества мелких косичек. Я решила, что дома сделаю себе такую же, и сделала. До сих пор так заплетаю время от времени.

– Когда вы доберетесь до Рима и увидите капеллу Гирландайо, – сказала девица, не оборачиваясь, как будто разговаривала не с нами, – вы поймете, что здешняя фреска ничуть не хуже. Ее писал простой деревенский художник, а посмотрите на этих птиц! Их алые перья отражают нимбы апостолов, и птицы выглядят словно отверстия в небесах, понимаете?

Бри сделал два шага по перекладине, на которой стоял, чтобы посмотреть на птиц, но задел банку с терпентином и с грохотом свалился вместе с ней прямо под ноги девице. Какое-то время он лежал там, надувшись, потом резко вскочил, схватил меня за руку и потащил к выходу. Терпентин разлился по полу, но там было так много стружки, что она впитала его, как будто толстый ковер. Я не сразу поняла, что делает Бри, когда, привалившись к деревянной двери, он плотно закрыл ее и два раза повернул ключ, остававшийся в замке. Пусть раскошелится еще разок, сказал брат, наклонившись ко мне, а то воображает о себе. Щеки его покрылись красными пятнами, но он улыбался.

– Эй ты, слышишь? – Брат подошел к забранному решеткой окну часовни, просунул палец в ячейку и постучал по стеклу. – Когда тебе надоест любоваться на птичек, положи под дверь еще бумажку с композитором. А лучше две. И тогда мы подумаем, не выпустить ли тебя отсюда.

Девица показалась за окном, ее нос смешно приплюснулся к грязному стеклу, белые ровные зубы блестели, она вовсе не выглядела испуганной.

– Хорошая шутка, – сказала она, – но ничего не выйдет. Сегодня рабочий день, и хозяева кистей и мастихинов скоро появятся. Никто не оставляет инструменты на ночь в часовне, куда легко залезают даже дети. Открывайте, я на вас не сержусь!

Замечание про детей заставило щеки брата вспыхнуть еще ярче, он возмущенно мотнул головой и потянул меня прочь, мы ушли с поляны, спустились к морю и встретили там дружков Бри, у которых был баскетбольный мяч с автографом Стефано Рускони. Мальчишки носились по песку, а я лепила на отмели крепость с башнями. Часам к четырем мы начисто забыли про девицу. Вернее, сначала забыли, а потом вспомнили – когда, лежа на диком пляже, услышали сирену пожарной машины, проезжавшей по нижней дороге, прямо над нами.

От этого звука у меня похолодели ноги, до сих пор помню, как я вставала с песка и медленно шла к черным валунам, окаймлявшим пляж, – с них можно было увидеть дорогу. Предчувствие несчастья душило меня, но брат и другие мальчишки спокойно поднимались впереди, хватаясь руками за пряди травы и каменные зубья обрыва.

Подняться на холм по узкой петлистой колее было не так просто, один из пожарных – толстый, в желтом комбинезоне – вышел из машины и махал руками, объясняя водителю, как лучше развернуться. Взобравшись на обломок скалы, мы увидели языки пламени над парком Бриатико. Рыжее пламя стояло высоко, но еще выше поднималось облако копоти, как будто кто-то вытряхнул разом всю сажу из огромного дымохода.

– Это не гостиница, – задумчиво сказал Бри, – гостиница сильно левее. Вот ее крыша торчит за кипарисами. Ты не помнишь, у этой городской были с собой сигареты?