Конфликт между Францией и Россией, подспудно нараставший из-за континентальной блокады, был подогрет Александром I в дни войны Наполеона с пятой коалицией. Хотя в Тильзите и Эрфурте Александр обязался действовать в союзе с Наполеоном против любой страны, которая нападет на Францию, он, после того как Австрия начала войну с Францией, «и пальцем не пошевелил»[700], чтобы должным образом помочь Наполеону. Мало того, после Ваграма он поделился с Н. П. Румянцевым своей радостью («Мы должны радоваться, что не слишком способствовали делу уничтожения австрийской армии»[701]), а перед Францем I даже повинился: «Меня крайне огорчало то, что давние отношения между нашими монархиями были прерваны войной, в которой я должен был принять участие в качестве союзника. Мир дает мне право засвидетельствовать Вашему величеству все те дружественные чувства, которые я к Вам питаю»[702]. Наполеон об этих откровениях Александра не знал, но переизбыток слов о союзе и дружбе в письмах царя к нему[703] без всякого намерения оказать хоть какое-то содействие, раздражал Наполеона. К тому же все более острыми становились разногласия между Францией и Россией в конкретных политических вопросах. Главным из них был польский вопрос.

По Тильзитскому договору Наполеон из польских земель, которыми в результате трех разделов Польши владела Пруссия, создал в 1807 г. т. н. Великое герцогство Варшавское - плацдарм для себя на случай войны с Россией. После этого всякий раз, когда требовалось осадить Александра I, Наполеон угрожающе напоминал, что он может восстановить Польшу в границах 1772 г., т. е. до ее первого раздела между Россией, Австрией и Пруссией[704]. Такие угрозы нервировали царя и обостряли напряженность в русско-французских отношениях, тем более что он замышлял присоединить к себе не только Варшавское герцогство - этот, по выражению А. Вандаля, «авангард Франции, отточенное острие ее копья, прикасавшееся к телу России и грозившее вонзиться в него»[705], - но и вообще «все бывшие части Польши». По замыслу Александра I, которым он поделился с кн. А. А. Чарторыйским в секретнейшем письме от 31 января 1811 г., все они объединились бы в «Королевство Польское»; оно «навсегда присоединится к России», а «русский император с этих пор будет называться императором российским и королем польским»[706].

Годом ранее, 4 января 1810 г., Александр I попытался было склонить Наполеона к такому решению польского вопроса, которое гарантировало бы России в будущем поглощение всей Польши. Он предложил Наполеону подписать договор ни больше ни меньше как с такими статьями: «Польское королевство никогда не будет восстановлено . Впредь названия Польша и поляки исчезнут навсегда из всех государственных и официальных актов»[707]. Наполеон, разумеется, отказался брать на себя ответственность за кого-либо, кто когда бы то ни было восстановит Польшу, но готов был обещать, что он не намерен и не будет этого делать, и предложил такую редакцию договора: «Император Наполеон обязуется никогда не оказывать ни содействия, ни защиты какому-либо государству, или внутреннему восстанию, или чему бы то ни было, что могло бы способствовать восстановлению Польского королевства»[708]. Формулировку же Александра он назвал (в письме к Ж. Б. Шампаньи от 6 февраля 1810 г.) «смешной и бессмысленной» (ridicule et absurde)[709] и так прокомментировал ее - в другом письме к тому же лицу 24 апреля 1810 г.: «Один Бог может говорить так, как предлагает Россия. Подобной редакции нельзя найти в летописях ни одного народа»[710].

Александр I с наполеоновской редакцией договора согласиться не пожелал, да и не смог бы, главным образом потому, что он не доверял Наполеону, как, впрочем, не доверял никогда и почти никому даже из собственного окружения. Он, судя по всему, боялся, что Наполеон если не восстановит Польшу в границах 1772 г. сам, то поможет восстановить ее каким-либо иным, внешним или внутренним, силам. Польский вопрос остался болезненной занозой в русско-французских отношениях, которые и без того с каждым месяцем портились из-за континентальной блокады. К началу 1810 г. союз Франции и России был уже на грани кризиса. Однако кризис грянул все-таки неожиданно: он был вызван не столько европейскими катаклизмами, сколько второй женитьбой, австрийским браком Наполеона.

Вернемся теперь к матримониальным проектам всемогущего, но бездетного императора Франции. С того дня как Наполеон стал императором, он не переставал думать о своем наследнике. Кто им будет? Где его найти? Жозефина по возрасту (ей было уже за 40) и состоянию здоровья не могла иметь от него детей. Ее сын от первого мужа, виконта Бурбонов и генерала революции, Евгений Богарне был усыновлен Наполеоном, но к роли престолонаследника династии Бонапартов не подходил по крови. Наполеон уже решил было сделать своим наследником родившегося в 1802 г. сына Людовика Бонапарта и Гортензии Богарне (короля и королевы Голландии), но этот прелестный ребенок, по имени тоже Наполеон (он мог бы стать Наполеоном II!), любимец императора, неожиданно умер 5 мая[711] 1807 г. от крупа, не дожив и до пяти лет. К тому времени Наполеон уже знал, что он может быть отцом (13 декабря 1806 г фрейлина его двора Элеонора Денюэль родила от него сына Леона - будущего графа Второй империи). Так перед ним встал вопрос о разводе с Жозефиной.

Все толкало Наполеона к разводу - и желание иметь наследника, и происки всех Бонапартов во главе с «мамой Летицией», подстрекавших его «бросить старуху» (Жозефину), и, наконец, дважды пережитая им в 1809 г. угроза гибели. Весной, когда при штурме Регенсбурга Наполеон был ранен австрийской пулей, он подумал, что, будь этот выстрел точнее, его империя осталась бы не только без государя, но и без наследника, а вскоре после австрийской пули, осенью, роковым для него мог стать нож Фридриха Штапса. Когда же, той осенью, он узнал, что ждет от него ребенка Мария Валевская, рассеялись последние сомнения в способности стать отцом.