Действительно, австрийский брак Наполеона резко ухудшил русско-французские отношения. Союз двух великих держав вступил в острую фазу кризиса. Прежде всего то был кризис доверия. Хотя Наполеон и Александр продолжали в «братских» выражениях ратовать за сохранение союза, они все меньше доверяли друг другу и все больше подозревали один другого, что усугубляло их разногласия и взаимные претензии по всем вопросам. Кризис союза стал нарастать: за первой его фазой последовали вторая и третья, пока не назрел разрыв.

Конец 1810 г. принес русско-французскому союзу еще более тяжкие испытания: в декабре произошли одно за другим два события, которые вместе знаменовали собой новую, острейшую фазу кризиса. Виновником первого из них был Наполеон. 13 декабря, следуя своему правилу «уметь ощипать курицу, прежде чем она успеет закудахтать», он присоединил к Франции сразу несколько карликовых германских государств, чтобы закрыть образовавшуюся здесь «дыру» в континентальной блокаде Англии. Среди прочих аннексировано было и герцогство Ольденбургское. Тем самым Наполеон грубо нарушил статью 13 Тильзитского договора: ведь она фиксировала суверенитет герцогства Ольденбургского, хотя и в рамках Рейнского союза, протектором (т. е. фактически хозяином) которого был Наполеон. Главное здесь для Александра I крылось в том, что захват Ольденбурга больно ущемил династические интересы царствующей семьи, ибо герцог Петр Ольденбургский был дядей Александра, а сын герцога Георг - счастливым соперником Наполеона в сватовстве к любимой сестре царя Екатерине Павловне, с 1809 г. ее мужем. Может быть, Александр заподозрил в этом месть Наполеона, чье достоинство было уязвлено. Как бы то ни было, 8 февраля 1811 г. Александр заявил решительный протест Наполеону, дабы «оградить посредством настоящего заявления на вечные времена все права» герцогства[734], и повел с Наполеоном упорную дипломатическую борьбу из-за Ольденбурга. Александр не соглашался даже на выгодную территориальную компенсацию для герцога, которую предложил Наполеон, - Эрфурт с прилегающими землями, более богатыми, чем Ольденбург, но - не на море. Мало того, 7 мая 1811 г. Наполеон через посла Куракина предложил Александру I такой вариант: «Если Эрфуртское княжество не по сердцу герцогу и России, пусть император Александр назовет мне то, чего он желает на место Эрфурта. . Пусть он прикажет завязать здесь переговоры и поручит их вам; он увидит тогда мою готовность удовлетворить его во всем»[735]. Александр не согласился и на это предложение. Тем временем взрыв протеста со стороны Александра был усугублен встречным взрывом - со стороны Наполеона.

Дело в том, что 19 (31) декабря, еще не зная об аннексии Ольденбурга, Александр I, стремясь нормализовать внешнеторговый оборот России, ввел самый запретительный за всю историю XVIII - XIX вв. таможенный тариф на товары, «ввозимые по суше»[736]. Этот тариф, ударивший главным образом по французским товарам (английские контрабандно ввозились в Россию по морю!), почти все историки - от А. Вандаля до Е. В. Тарле - расценили как «объявление Франции экономической войны»[737]. «Обнародование этого тарифа, - заключил выдающийся российский историк акад. Н. Ф. Дубровин, - не только разрушило союз, но и нанесло явное оскорбление Наполеону, и поход в Россию стал для него неизбежным»[738].

Наполеон воспринял русский тариф 1810 г., поднесенный ему в качестве новогоднего «презента», крайне болезненно - как предательский удар со стороны «друга». Ведь именно к концу 1810 г. он приходит к выводу, что континентальная блокада разоряет Англию и что его главный враг уже на краю гибели. 2 сентября император с удовлетворением пишет об этом своему военному министру А. Ж. Г. Кларку, а 19 сентября - пасынку, вице - королю Италии Е. Богарне[739]. И вдруг - такой вредительский сюрприз от главного союзника! Александр же, естественно, оправдывался: тариф имеет целью не вредить интересам Франции, а блюсти интересы России, и затрагивает он Францию «не более, чем любое другое государство, с которым Россия находится в дружбе»[740].

В течение января - марта 1811 г. оба союзника пикировались из-за Ольденбурга и русского тарифа, как вдруг русско-французский союз был ввергнут в третью фазу кризиса, едва не приведшего к войне, уже весной того года. 29 и 30 марта военный министр герцогства Варшавского князь Юзеф Понятовский (племянник последнего короля Польши Станислава Августа Понятовского) информировал резидента Франции в Варшаве барона Л. П. Э. Биньона, а тот - Наполеона о готовящемся нападении России на Польшу. Источник информации был более чем надежен: конфиденциальные письма Александра I к его другу и советнику А. А. Чарторыйскому от 25 декабря 1810 и 31 января 1811 г.[741] В них царь сообщал, что готовится начать войну против Наполеона (уже третью за последние пять лет) с присоединения «всей Польши» к России, назвал число войск, «на которое можно рассчитывать в данное время» (200 тыс. русских и по 50 тыс, пруссаков, датчан, поляков), и дал задание Чарторыйскому склонить на сторону России националистические верхи Польши обещанием «либеральной конституции». Чарторыйский сразу же вступил в переговоры с Ю. Понятовским как признанным лидером польских националистов, которого он знал по совместной борьбе за свободу Польши в 1792 - 1793 гг. и так ему доверял, что рискнул изложить (если не показать?) в приватном разговоре с ним письма Александра I.

Во всяком случае, судя по донесению Биньона в Париж, которое цитирует А. Вандаль, Понятовский имел «вещественное доказательство того, что он рассказывает (резиденту. - Н. Т.). Он сам видел это доказательство, осязал его, держал в своих руках. Он знает планы императора Александра так же верно, как знал бы намерения императора Наполеона, “если бы прочел письма Его Величества”. Нельзя было яснее дать понять, сказать в более точных выражениях, что инструкции Александра I его сторонникам в Польше были сообщены Понятовскому слово в слово, что он собственными глазами видел письма царя»[742]. Понятовский в то время был уже страстным поклонником Наполеона (о чем еще не догадывались ни Чарторыйский, ни Александр I) и поэтому не замедлил выдать русские планы своему кумиру. Правда, он скрыл от Биньона личность своего бывшего соратника и теперешнего осведомителя, «не захотел назвать и скомпрометировать» его[743].