сам замаскированным шпионом и вредителем оказался, за это и пулю получил. Ежов, что его к ответу призвал и Лубянку железной метлой вымел, тоже замаскированным врагом обернулся, полстраны в лагеря загнал. С ним Берия разобрался. Но и он гнилое нутро имел, желая партию под себя подмять и народ советский обратно под ярмо капиталистов впрячь… Кто следующий будет и надолго ли – кому в ножки падать?

Шепоток шелестит по высоким коридорам.

– Не прост Никитка оказался, не лапоть деревенский, вон как всё завернул.

Кто бы мог от него такой прыти ожидать: Берию переиграл!

– Неизвестно еще, он или не он, может, они все сообща?

– Может, и сообща, но верховодил Хрущёв, я точно знаю. Остальные так, на побегушках были или молчали, выжидая, кто верх возьмёт. Теперь он их по одному давить начнёт, как клопов.

– Считаешь, на Хруща надо ставить?

– А на кого еще? Никиту Жуков поддержал, а за ним армия. Поговаривают, это генералы дело сладили, Берию арестовали. Теперь самое время новому хозяину лизнуть, чтобы он к миске допустил. Лично я ему присягать стану.

– А если промахнёшься, если его тоже, как Берию?

– Тогда колхозом поеду руководить.

* * *

Сыро в землянках. Под ногами, под ветками настила, вода хлюпает, стены каплями плачут, на оружии влага выступает. Болото кругом… Огонь в землянке разводить нельзя, наверх подниматься запрещено, только если ночью, по надобности. А до ночи терпи, хоть лопни, или в угол беги, где парашка вырыта, только вряд ли кому это понравится, потому как помещение одно и вентиляции, считай, нет. Лежат бойцы на полках из жердей, пухнут от безделья, мечтают на солнышко взглянуть, воздуха свежего глотнуть. Пять недель прошло, которые показались годом. Два дня отсыпались, а после все бока на сучках отлежали. В дозорах и секретах лишь можно небо увидеть да надышаться вволю, но очень редко твоя очередь выпадает. И о чём только командиры думают?

А те, точно, думают.

– Скоро бунтовать бойцы начнут от жизни такой. У многих от сырости и неподвижности чирьи пошли – гниют заживо. Надо что-то делать… Может, место посуше найти?

– Ага, в Сочи. Нам один чёрт в буреломы и болота забираться, куда никто не сунется. Или ты думаешь Партизан нам получше местечко подыщет?

– Нет, – качает головой в ответ Партизан. – Не ждите, хрен редьки слаще. Мы всю войну в воде по колено сидели, а кто на пригорки выползал, тех немцы быстро на сосны и берёзы на просушку развешивали. Лучше быть мокрым, чем мёртвым.

– То война была, все победу ждали, а нам здесь без срока сидеть, кто такое выдержит? В тайгу надо уходить, в Сибирь, там нас никто не сыщет, срубим избы, поставим лабазы от зверья, печи из камней сложим. Живи – не хочу.

– А харч?

– Охотится будем, рыбу ловить.

– А соль, спички, да и те же нитки? А если заболеет кто? И как туда через полстраны добраться? Нас всех по дороге переловят. Даже если не всех, остальных по наводке возьмут. Здесь нужно хорониться, пока…

– А «пока» – это сколько? Ждать, когда власть в стране еще раз поменяется? Через год, два, десять?

Думают командиры. Из леса выбираться: на первом же посту спалиться можно. Здесь сидеть, гнить заживо – так рано или поздно сорвётся кто-нибудь. Кабы срок был понятен, хоть даже год, может, и высидели бы.

– Разбегаться нужно – все сроки вышли. По «малинам» ксивы добывать, как собирались.

– Может быть, – соглашается Пётр Семёнович. – Что скажешь, Крюк? Урки наводку дадут?

– Дадут, если раньше нас не сбегут. Они уже давно лыжи навострили, им на зоне по сравнению с болотом – санаторий. Только долго в «малинах» нам не высидеть.

– Почему?

– Ситуация изменилась. Амнистия прошла, тысячи урок по стране разбрелись, «малины» битком, как камеры в «крытках», многие связи оборвались. Не высидеть нам долго – приметные мы.

– Сколько?

– Месяц, может, два, а там надо будет новые схроны искать.

– А что с ксивами?

– Сделать можно, но теперь чёс по стране идёт, каждый мент печати в бумагах чуть ли не нюхает, чуть на зубок не пробует. Новая метла… Урки теперь по справкам об освобождении чистые паспорта получают, с «липой» никто не связывается.

И все понимают, что не выход это, что рано или поздно вычислят их.

– Выходит, опять в лес?

– Выходит.

– Ну что, Партизан, давай новое место искать, засиделись мы здесь, дрова за десять километров приходится таскать, скоро истопчем всё вокруг – будут дорожки, как в парке культуры и отдыха.

– Добро, поищем. А дальше что? Вечно партизанить не получится.

– Ты же партизанил. Годами.

– Можно и десять лет хорониться, если крупное соединение и связь с Большой землёй имеется – тут и оружие сбросят, ту же соль, медикаменты, раненых заберут. А главное, все понимают, что без помощи не останутся. У Ковпака хозяйство было, что твой колхоз: свиней откармливали, коров держали, сено заготавливали, целый хозвзвод трудился. К Ковпаку немцы не совались. А те отряды, что поменьше, на родственниках держались, в гости к ним захаживали, отъесться и отоспаться в тепле. Или мародёрствовали, чтобы брюхо набить, но таких крестьяне быстро немцам сдавали.

– А ты?

– Я обозы потрошил, ты мне и теперь прикажешь продмаги грабить? А главное, я один был – на кило пшена неделю мог жить. А нас тут сколько… Я и теперь в одиночку не пропаду, а вместе… В Сибири… может быть. Только этот локоток не укусить.

– Тогда будем действовать через уголовников – в «малинах» пересидим, а после за Урал переметнёмся, как ксивы добудем.

– Добро, – кивнул Крюк. – За лес не отвечаю, а в городах схроны попробую организовать. В больших городах, где раствориться легче.

– Рассыплемся, а после собраться сможем? – вдруг спросил Пётр Семёнович. – Я понимаю: разобьёмся на пятёрки и десятки, разбежимся по стране так, чтобы никто ничего друг про друга не знал. Командиры – только о своих. А дальше?

– Что дальше?

– Ну, допустим, проскочили мы, «малины» подмяли, ксивами разжились, но захотят ли потом бойцы вновь в лямку впрягаться и в леса из тёплых хат подаваться? С ксивами и связями уголовными, которыми обрастут? Не станут они урками?

– Никуда не денутся!

– Хорошо, пусть так. Соберём мы их, и даже до Сибири доберёмся без потерь, хотя вряд ли… А что потом?

– В лесу жить будем.

– Всю жизнь? Как дикие звери? Мы через год-другой друг дружке глотки перегрызём.

– Что же ты раньше об этом молчал, соглашался?

– Думал. И жизнь наша не очень способствует к размышлениям…