– Мои люди. Тут, кстати, и другим приветы имеются. Держи, Кавторанг. Крюк, это тебе. С вашими близкими всё в порядке, велели вам низко кланяться, что я и делаю, – и Пётр Семёнович, чуть усмехнувшись, отбил командирам поклон. – До твоих близких, Партизан, извини, пока не добрался, не успел.

– И слава богу! – пробормотал Партизан.

– Но как же… – наморщил лоб успокоившийся Абвер. – Ты, действительно, постоянно с нами. Как же ты смог?

– Я же сказал – это мои люди.

– Это как?

– Да вот так.

– Выходит, что у тебя еще есть команда?

– Именно так и выходит. Или вы думали, что на вас свет клином сошёлся? Единственные и неповторимые в своём роде?

– Ну, ты урод! – восхитился Крюк. – Даёшь! Ты, оказывается, еще зэков по зонам собрал, новую команду сколотил. Значит, команды две, лагеря два. И «шарашки»…

– Совершенно верно, – спокойно кивнул Пётр Семёнович. – И «шарашки» было две… Людей собрал, обучил, похоронил по бумагам.

– А может, три? – тихо поинтересовался Абвер.

– А может, три. Или четыре, – пожал плечами Пётр Семёнович. – Зачем вам знать? Меньше знаешь – легче живёшь. Лагеря были, «шарашки», команды… Всё есть.

– А если мы тебя за твои изуверские повороты здесь задавим по-тихому?

– А родственники ваши? Мои люди им ведь не только приветы и подарки передать могут. Исчезну я, не выйду на связь, и отправятся они по известным адресам. Зачем вам это?

Командиры замерли. Да, верно… Ловко устроено. Вторая команда в любой момент может… Во всех домах побывали, весточку передали! Ничего смерть Петра Семёновича не решает. Ничего!

– Только давайте без истерик, – призвал Пётр Семёнович. – Не та у нас ситуация, чтобы отношения выяснять. Вы же знаете правила игры. Вы же сами… Или думали, что вас это не касается, что вы белая кость? Нет. Все мы под богом ходим.

– Под тобой, что ли?

– А хотя бы и так. И давайте примем это как данность.

– А если не мы, если твоя вторая команда взбунтуется или в бега ударится?

– Ну что же… Тогда к их близким направитесь вы. С приветами, шалями и консервами. Или… без этого набора.

– Вот, значит, как…

А что еще можно сказать? Крепко их Пётр Семёнович в оборот взял, да так, что не расцепиться. Круговая порука. Не поспоришь и не сбежишь, тут только ладонь под козырёк: «Чего изволите?»

– Редкостная гнида ты, – подвёл черту Крюк. – Собственными бы руками тебя задавил, да жаль, руки коротки. Но, признаться должен, лихо ты всё это закрутил, мне в голову прийти не могло. А тебе пришло. Надо же…

– Вспомни, Крюк, ты же сам говорил, что в банде все должны быть повязаны. Помнишь?

– Помню, было. Лихо ты нас повязал. Десятью морскими узлами. Не думал я, что кроме нашей удавки ты еще одну, снаружи, накинешь.

– Две удавки надёжнее, чем одна. Мне результат нужен, – спокойно ответил Пётр Семёнович. – И гарантии. Да и вам нужно быть уверенными, что не сдадут вас ни свои, ни чужие, ни «барбосы», ни бандиты. Думаете, они милосердны? Шали мамашам вашим дарить станут? Не станут! Или надеетесь, что забудут о нас? Не забудут. Думаете, так просто, от нечего делать, штурмовики над «шарашкой» барражировали? Нет, не оставят нас в покое. Кто на Берию работал – всех к ногтю. Некоторых уже давно повязали и на Лубянку сволокли, показания выколачивать, а кого-то сразу в расход пустили. Можете газетки почитать, там и про банду Берии прописано, с фамилиями и должностями. Органы мелкой сетью по стране прошлись, никого не упустили. Одних только генералов больше сотни под суд потащили. А сколько мелкой рыбёшки, о которой в газетах не пишут, отловили! Одни мы, может быть, выскользнули, да еще как: несколько батальонов в лапшу искрошили. Так что не будет нам прощения, и любая наша ошибка обернётся против нас. А вы мне за подарки, за деньги, которые я вашим отцам и матерям передать велел, выговариваете. Они, может, даже не подаркам, а весточке, что их дети живы, обрадовались, и умрут, случись такое, почти счастливыми. А если вы считаете, что я не прав, давайте дружно, маршевым порядком, отправимся в ближайший отдел МГБ. Нам там очень обрадуются. Заодно с родичами повидаетесь, которых будут в соседних камерах ломать, чтобы язычки вам развязать…

Опустили головы командиры. Верно всё излагает Пётр Семёнович. Чистка идёт по стране, с корнем, с хрустом костей людей из кресел выдирают, а после непременно к стенке прислонят. Новая метла чисто метёт, никого не пропускает.

– Прав ты, Семёныч. Хотя всё равно сволочь ты редкостная.

– Хоть петухом меня называй, только в парашу не макай, – усмехнулся Пётр Семёнович. – Кто знает другие методы, пусть о них поведает…

А нет других методов, всегда находился предатель, который тайные тропы врагу показывал и крепостные ворота открывал. Целые города гибли, целые цивилизации. Нет иных методов, кроме как жёстким арканом всех повязать. Все остальные методы – деньги, положение, дружба – не работают. Многие правители своих приближённых златом осыпали, а после из их же дружеских рук чашу с ядом принимали. И армия держится на том, что каждый десятый за трусость товарища своей жизнью отвечает. И благодаря этому армия живёт и побеждает. Жизнь жестока, слабый человек, пребывающий в иллюзиях, обречён стать жертвой.

– Еще могу добавить, что здоровье у ваших близких отменное и доживут они до ста лет… Если вы им в том поможете. А эти письма… – Пётр Семёнович вытащил еще пачку листов. – Личному составу передайте. Пусть почитают послания родственников и сообразят, как жить дальше. Как вы сообразили.

– Ладно, Семёныч, твоя взяла. Но, если ты споткнёшься…

– Тогда я за всё отвечу. И мои братья с сёстрами. Вы же знаете их адреса.

На этом круг замкнулся.

– Добро. Говори, что делать. Приказывай. А мы… мы исполним.

Теперь-то исполнят. Все. И эти и те. И не исключено, что другие. Кто может весь расклад знать… Все здесь друг за другом ходят, как в хороводе, и все друг за другом следят. Круговая порука.

Прав Пётр Семёнович, только так можно выстоять, когда играешь в одиночку против всех…

* * *

– Свободен. – Хрущёв махнул рукой. – Машину завтра к восьми подашь. И вы до завтра, – махнул охране на второй машине. – Всё завтра… – Выбрался из салона машины, пошёл к дому.

Хорошо на даче после душных кремлёвских кабинетов, где не дышится свободно, не потому что город, а потому что чуешь, как к твоему кадыку со всех сторон руки сподвижников тянутся. Поэтому-то, наверное, Сталин любил на ближней