а если я попрошу с обрыва сигануть, ты тоже это сделаешь? И еще. Ты знаешь мою щепетильность в материальных вопросах. Я не хочу зависеть от здешнего руководства. Хватит, что меня с ними связывает присяга.

– А я думала, что присяга связывает с Родиной, – невинно сказала Вера.

– Ты издеваешься?! Нет, ты просто издеваешься! Пока я вас вытаскиваю из этой дыры, ты умничаешь? Ты хочешь жить здесь всегда? Пожалуйста, я пальцем не пошевелю, – Колесников отодвинул тарелку с ароматным мясом, откинулся на спинку стула и по-наполеоновски скрестил руки на груди.

– Мясо остынет, поешь, – сказал Вера, – а когда будет время, расскажи хоть нам с дочкой, каким образом ты решил нас осчастливить. Мы-то не догадываемся. Я подумала, что ты в долги влез, поэтому мы все и продаем.

Сергей Мефодьевич аж подпрыгнул. Если Вера и не желала отомстить мужу-самодуру, то у нее это получилось невольно. И очень эффектно. Колесников гордился своей ясной головой, железной выдержкой, устойчивостью к соблазнам и порокам всякого рода.

– Хорошего ты обо мне мнения.

– У меня нет мнения о тебе. Я тебя не знаю последние два года… – сказала Вера.

Она поставила в шкаф посуду, закрыла хлебницу, выключила свет над плитой.

– Я – спать. И тебе советую. Нервы надо лечить. Или уйти туда, где хорошо тебе. Другие не виноваты ни в чем.

Колесников остался один. «Водки бы выпить, но это по́шло», – подумал он. Было стыдно перед всеми разом. Перед Верой, дочкой. И Софьей. Никакие хлопоты, никакие идеи и авантюры не спасали от воспоминаний. А тоска по Софье со временем становилась все сильнее.

* * *

Архипова давно уже не дремала, сидя на этой чудесной скамеечке в Коломенском. Она слушала воспоминания Колесникова. Воспоминания были рваными, и казалось, Сергей Мефодьевич задался целью себя опорочить. Он вслух вспоминал самое некрасивое.

– А когда вы в Петербург переехали? – спросила Александра, пытаясь прервать поток саморазоблачений.

– Да тогда и переехали. Знаешь, у меня все так гладко пошло с этого момента. Словно Софья феей была. Словно она меня поцеловала и удачу тем самым обеспечила. Много лет прошло. Много. Сама видишь. Но что я тогда сделал не так?

Архипова даже ойкнула от неожиданности.

– Ты действительно не понимаешь? И за эти годы так и не понял? Ну хоть какая-то версия у тебя есть?

– Нет. Я считал, что правильно сделал все. Ну или почти правильно.

– Я тебе так скажу – ты предал человека. Знаешь, предательство имеет разные формы. Ты воспользовался ситуацией и бросил ее. Она же поступила правильно, она не втянула тебя в свои проблемы. Она сама решила все вопросы. Ушла от мужа, сняла квартиру, чтобы быть независимой, сама собиралась зарабатывать на жизнь. Честно, не сваливая все это на плечи родственников или любовника. А что ты мог ей предложить? Разойтись с женой? Не смеши. Бросить все, остаться в Москве и жить с ней? Увезти ее в Обнинск? Когда все случилось, ты все быстро просчитал. Тебе выгодно было обидеться, выгодно было быть подозрительным и ревнивым. Ты воспользовался ее проблемами, чтобы решить свою. А твоей проблемой было избавление от нее.

– Ты ничего не понимаешь, я любил ее. Очень любил. Я потом так болел, так страдал…

– Верю, но это не отменяет твоего практицизма. Поэтому ты сам виноват. Кстати, ты не знаешь, что с ней сейчас?

Колесников замялся, а потом сказал:

– Знаю. Карьеру сделала. Стала очень богатой.

– Ой, – Архипова рассмеялась, – боже, какие муки ты испытываешь!

– Ты так плохо обо мне думаешь?

– Нет, просто я уже отметила некоторые свойства твоего характера. И понимаю, что тебя злит ее успех. Ну, она же должна быть убогой и несчастной. Ты должен ее спасать. Если сочтешь нужным.

– Александра, я с тобой откровенен, а ты так зло говоришь.

– Мщу за сестер! За женщин мщу.

– Не надо. Не для этого же я сюда приехал. Понимаешь, тут даже воздух точно такой же, как тогда. Это удивительно… – Колесников стал рассказывать, как они вечером гуляли вдоль набережной и боялись встретить соседей.

Архипова его не прерывала. Она давно уже поняла, что здесь, на этом высоком берегу, с соснами, высокими домами-башнями и мощными заводскими корпусами на другой стороне, этот человек влюбился. Сильно, страстно, непонятно для себя. И любовь эта не оставляет его. Ни воспоминаниями, ни душевной мукой.

– Ты ее после этого не встречал? – спросила она.

– Нет. Даже не пытался. Вот впервые сюда приехал. И если бы не ты…

– Что?

– Спасибо, что поняла меня.

– Я действительно поняла тебя. – Архипова взяла его за руку, которую Колесников почти сразу отнял и спрятал в карман.

В воскресенье он уезжал, поэтому они оба высыпались, завтракали только в двенадцать часов. Завтракали неторопливо, под бурчащий телевизор, потом обсуждали новости. Затем Колесников собирался, потом они гуляли, и Александра показывала ему окрестности. В пять часов вечера он встал с чемоданом у двери.

– Ну, спасибо за прием. У тебя очень хорошо, только стеклянную дверь в туалет надо срочно заменить, – сказал Сергей Мефодьевич.

– Обязательно, – не моргнув глазом отвечала Архипова.

Колесников вышел из квартиры.

* * *

«Человек страшнее, чем его скелет», – написал Бродский. И хотя Архипова не любила стихи и Бродского почти не читала, вдруг вспомнила ту фразу. Когда и в связи с чем она слышала ее – неизвестно, но запала в память. И теперь, когда она спокойно пыталась понять, что же это было – этот уик-энд вместе с Колесниковым, – фраза и всплыла.

«Человек страшнее, чем его скелет», – повторила она вслух. И картинка ей рисовалась жуткая. «Скелет сам по себе страшен, – думала Александра, – не потому что это кости, а потому что это символ смерти, результат разложения, последняя стадия исчезновения. Что может быть страшней? Оказывается, человек при жизни со своими мыслями, поступками, целями может быть страшнее. Я так это понимаю. Почему я вспомнила это сейчас, когда думаю о Колесникове? Что это? Я боюсь, что он притворяется, выдает себя не за того, что он маньяк, псих? Нет, это не про него. Я боюсь, что он бессердечен. Вот, точно. Очень правильно. Я боюсь, что он бессердечен», – думала она.

Последние дни перед отпуском на кафедре были спокойными. Титова была смирной, Ася – спокойной, Лушников – осторожным. Лишний раз на глаза Архиповой не попадался. Александра же изо всех сил старалась забыть произошедшее между ними, но нет-нет, да екало в груди, когда доносился запах знакомого одеколона. «Дура, дура, держи себя в руках», – говорила Архипова себе. Но больше