день, провёл за своим любимым занятием: а именно, слонялся по замку и ничего не делал. Гвэйн предпочитал всегда бродить со мной рядом. По какой-то непонятной для меня причине он не любил оставаться один в комнате, хотя раньше боязни одиночества в нём я не замечал.

У меня вообще промелькнула как-то мысль, что Гвэйн знает это место. Причём знает он его чуть ли не лучше хозяев, как будто… Да нет, быть такого не может, я даже скривился от подобной чуши, что иногда лезла мне в голову. Но мысль не отступала, пришлось её додумать. Гвэйн вёл себя в замке так, словно он здесь родился, провёл здесь своё детство, но однажды случилась неприятность. Уж не знаю, что это было, ну пусть будет пожар. И после этого Гвэйн побаивается этого места на чисто интуитивном уровне. Во всяком случае то, что волк прекрасно ориентировался в лабиринте местных коридоров, было заметно невооружённым взглядом.

Прошло два дня, с тех пор как мы приехали в поместье. За это время ни Лео, ни Роман даже не поинтересовались, жив ли я вообще. Это в целом устраивало и меня, и вечно чем-то недовольного Гаранина.

Сегодня же намечался официальный приём в честь наступающих праздников. С утра мне об этом доложил один из слуг и положил на кровать новый вечерний костюм. Что уж говорить, Демидовы действительно заботился о своих студентах. Хотя в данный момент не исключено, что они заботились только о своём положении. Но я же никогда не был на таких мероприятиях и совершенно не знал, как себя следует вести. Посмотрев на костюм печальным взглядом, побрёл искать хозяина этого дворца.

До Демидова я не дошёл. Завернув в один из коридоров, я увидел Романа, который разговаривал с каким-то мужчиной. Этот мужчина был как две капли воды похож на него, только глаза были тёмные, прищуренные и неприятные.

— Может, хватит себя вести, как щенок? — услышал я издалека, как сквозь зубы спросил Гаранин-старший у своей младшей копии. То, что это был отец Романа, не вызывало никаких сомнений.

— Знаешь, что бы я ни делал, ты всегда всем недоволен. Может, мне проще пойти и застрелиться, чтобы ты хоть раз в своей жизни вспомнил обо мне хоть что-нибудь хорошее, хотя бы на моих поминках, — практически выплюнул в лицо отцу Роман.

Я огляделся, не зная, куда можно незаметно спрятаться, чтобы пережить эту бурю, оставаясь незамеченным. Мне совершенно не хотелось быть ни свидетелем, ни участником семейного конфликта. Как назло, коридор был абсолютно пуст. Не было ни углублений в стенах, ни колон, ни открытых комнат, чтобы можно было туда проскользнуть. Я тихо начал пятиться назад, надеясь, что меня никто не заметит.

— Да как ты смеешь так со мной разговаривать? — как змея зашипел старший Гаранин. — Ты всё равно женишься, и дата свадьбы уже назначена. Собирайся и спускайся вниз, чтобы познакомиться со своей невестой. Иначе…

— И что ты мне сделаешь? — Роман задрал подбородок, но даже я заметил, что его голос слегка дрожит.

На последних словах произошли сразу две неожиданные для меня вещи: в руке Гаранина-старшего появился какой-то ярко-красный магический кнут, которым он замахнулся на сына, а сзади раздалось тихое злобное рычание, и Гвэйн кинулся вперёд, вцепившись в поднятую руку горе отца.

Из ступора меня вывел испуганный крик и рычание. Я подбежал к волку, который уже опрокинул Гаранина на спину и методично вдавливал его в пол, всем телом заваливаясь на мужчину. Магический хлыст пропал, и мужчина теперь делал всё, чтобы выбраться из-под туши этого недооборотня. Пасть Гвэйн так и не разжал. Роман задумчиво смотрел на эту картину, но не сделал ни одного движения, чтобы хотя бы пнуть эту белую тварь.

— Гвэйн! Хватит! Что на тебя нашло? Встань! Выплюнь гадость, — я пытался оттащить его от Гаранина-старшего, но волк только сильнее сжал челюсти, однако, крови не было видно.

Приглядевшись, я увидел, что всё это время Гвэйн держался зубами исключительно за рукав костюма Гаранина. Но вот душил он мужика очень даже серьёзно, основательно так душил, придавив к полу и наступив на горло лапой. Папаша уже совершенно не напоминал сына, цвет лица у него стал совершенно другой.

— Да хватит тебе! Перестань его валять! Тебя за нападение сейчас запрут в клетке и больше не выпустят, — я не понимал, почему нёс подобную чушь. Если честно, мне, наверное, впервые в жизни стало страшно. Мне было страшно за Гвэйна. Что может сделать моему волку этот неприятный человек после того, как мы снимем с него эту скотину? В то, что он спустит всё на тормозах, мне не верилось.

— Гвэйн, хватит играться. Отпусти его уже, — спокойно произнёс Роман, но волк только мотнул лобастой головой и хоть выпустил из пасти рукав, ещё сильнее надавил огромной лапой на горло уже закатывающему глаза мужчине.

И тут меня накрыло осознание неизбежного: он же его сейчас убьёт, просто убьёт, и тогда мы все вместе окажемся в специальной тюрьме для магов, без права досрочного освобождения. И сможем рассчитывать только на свидание с родственниками через пуленепробиваемое стекло раз в месяц, при хорошем поведении. А то, что именно так и будет, не было никаких сомнений. Троицкий сразу сказал, что за все выходки моего питомца я буду отвечать лично и по полной.

— Гвэйн, Гришке отдам на опыты! — крикнул я, стараясь достучаться до этой псины. — Лично патроны заряжу и обойму ими набью!

Вот сейчас волк полностью проникся моими угрозами. Он отскочил от чуть-чуть недодушенной жертвы со скоростью чемпиона мира по спринту. Взвизгнув, эта белая тварь прижалась к стене.

Похоже, Гвэйн боится только одно существо на целом свете — императора Григория, неважно в каком состоянии он сейчас пребывает. Вон как от одного упоминания имени императора поджал хвост и, поскуливая, продолжал жаться к стене. И вот как я буду на него влиять, когда Лазарев выполнит свою угрозу и покинет нас? Гвэйн же больше никого в грош не ставит.

Решив, что подумаю об этом как-нибудь потом, я опустился на колени перед постепенно приходившей в себя жертвой лазаревского эксперимента. Бегло осмотрев мужчину, крови не обнаружил. Хоть это радует. Получается, что эта тварь действительно всё понимает и намеренно не укусила его, чтобы не заразить. В это время Гаранин-старший поднялся на ноги, потёр шею, на которой отчётливо были заметны наливающиеся красным отметины от тяжёлой лапы,