— Я мужняя жена, — нерешительно ответила царица. — Если узнает кто, позор будет великий! Менелай убьет нас!

— Да тут же нет никого, — зашептал Парис. — Муж твой напился и спит. Никто и не услышит нас. Иди ко мне, моя милая, я тебя приласкаю так, как еще никто не ласкал. Я тебя увезу с собой. Ты будешь жить как настоящая госпожа, а не как служанка этой деревенщины.

— Уходи! — твердо ответила Хеленэ, а потом, немного помолчав, сказала. — Стой! Менелай с гостями на охоту поедет, а ты придумай что-нибудь. Это дня на три-четыре, не меньше. Тогда и придешь.

— Хорошо, — услышала Феано. — А пока дай я тебя поцелую, чтобы ты поняла, что тебя ждет, Хеленэ.

Бежать! — встрепенулась рабыня. — Бежать, что есть сил! Не то голову открутят, как куренку. Я же чужая здесь. Побоятся, что в Микенах сплетни разнесу.

И девушка, едва касаясь пола кончиками пальцев босых ног, стремглав бросилась в свою каморку. Там она и упала на тростник, пытаясь унять заполошно бьющееся сердце. Соседка, что спала рядом, даже не почуяла ничего, так она устала с этими гостями. Счастливая, не знает ничего!

— А чего это я вдруг напугалась? — сказала сама себе Феано. — Это ведь и неплохо. Если все правильно обделать, то и в Микены возвращаться не придется.

* * *

Дня через три, когда троянская знать с рабынями уехала в Навплион, слуги Менелая доложили, что лев найден. Старый самец с огромной густой гривой одиноко бродил в сотне стадий отсюда. Мечта, а не добыча! Гектор даже затрясся от восторга и с сочувствием смотрел на Париса, который подвернул ногу, а потому останется дома. Царевич сожалеюще разводил руками, но сделать ничего не мог. Он едва ходил, с трудом наступая на носок.

Кавалькада из десятка колесниц остановилась у порога царского дома. Менелай открыл свои закрома с оружием и широко повел рукой. Угощайтесь, мол, гости дорогие. Гектор прошел туда первым и жадно осмотрелся. Неплохо! Доспехи мы брать не станем, тем более что они присутствуют в одном экземпляре, до и плохая это идея — на разъяренного зверя в таком виде идти. Там быстрота нужна.

— Щиты берите и копья, — со знанием дела посоветовал Менелай. — Копий возьмем с запасом, льва издалека сразить сначала надо. Если не сделать так и подпустить близко, это конец верный. Порвет.

Я выбрал огромный продолговатый щит, напоминающий створку ракушки. Его носят на перевязи, которая идет наискосок через плечо. Щит старый, такими сейчас пользуются редко, уж больно он тяжел и неудобен. Хотя цари-голодранцы, вроде Аякса Теламонида, с огромными щитами до сих пор воюют. К моему удивлению, Менелай выбрал точно такой же, только украшенный по центру продольным следом от огромной кошачьей лапы. Коровья шкура, обтягивающая деревянный каркас, продрана почти насквозь львиными когтями.

— Х-ха! — резко крикнул Менелай, и первая колесница сорвалась с места, бросив назад горстку мелких камней. Мы приедем к вечеру, там и заночуем.

* * *

Скалистая равнина в дне пути от Спарты раскинулась на десятки стадий. Земля здесь — это царство камня: груды валунов, больших и малых, острых и сглаженных временем, лежат в беспорядке, они словно брошены небрежной рукой. Между ними кое-где пробивается скудная зелень — низкие кусты терновника, жесткие пучки травы и редкие побеги дикого чабреца, источающего тонкий, горьковатый аромат. Потому-то нет здесь полей, лишь носятся стада косуль, а чуть выше на склонах пасутся горные козлы, которые непонятно как цепляются копытами за эти скалы.

В ложбинах, где скапливается редкая влага, ютятся одиночные деревца — корявые оливы с серебристыми листьями, да низкорослые дубы, чьи ветви изогнуты под напором ветров. Ближе к ручьям жмутся раскидистые платаны. Их тень, жидкая и прерывистая, падает на камни, давая защиту от беспощадного солнца. То тут, то там я вижу кусты остролистного лавра, венки из которого здесь пока еще не додумались надевать на голову.

Тропы, едва заметные, вьются между камнями, петляя среди редких зарослей. Они ведут к высохшим руслам ручьев, где лишь зимой появляется вода, да к сиротливым каштанам, чьи корни цепляются за трещины в скалах. Где-то здесь бродит лев-одиночка, изгнанный из своего прайда более молодым соперником. Ему тяжело охотиться на быстроногих косуль и свирепых кабанов, а потому недавно он задрал корову в ближайшей долине. Так-то его и выследили.

— Там, господин! — сухой, обожженный солнцем воин в набедренной повязке показал рукой в сторону скал.

Менелай свистнул, и наша кавалькада покатилась по едва заметной тропе, которая пересекала долину пополам. Тут все же бывают люди. Крестьяне пасут здесь скот и собирают каштаны. Они, как и желуди, идут в пищу беднякам.

— Вот он! — заорал Менелай и ткнул в спину возницу, который горячил коней, чтобы выгнать дичь на равнину и отрезать ее от зарослей.

Колесницы выстроились за ним в огромную дугу, и лев волей-неволей затрусил в сторону от громыхающей, свистящей оравы. Он живет долго, и он совсем неглуп. Когда люди ведут себя так нагло, они сильны. Он попытается убежать.

— В круг бери его! В круг! — с азартом орал Гектор, который тоже любил поохотиться на львов, но в наших краях зверя сначала расстреливали из луков, и только потом добивали копьем. У ахейцев, видимо, яйца покрепче будут.

Колесницы окружили льва, который оглядывался по сторонам, прикидывая, как бы сбежать. Завывающие и размахивающие оружием воины неслись к нему с разных сторон. Они пугали его намеренно, вынуждая подставить бок под бросок копья. И тогда лев принял единственно верное решение. Он выбрал одного из нападавших и огромными прыжками понесся в его сторону. Он прорвет жидкую цепочку загонщиков и спрячется в скалах. Там-то его никто не достанет.

Надо ли говорить, что лев выбрал своей жертвой именно меня. То ли он почуял мой страх, то ли мои крики выдавали полнейшее отсутствие восторга от происходящего, но факт остается фактом. До встречи со львом считаные секунды, а поразить его в бок у меня нет никакой возможности. И ни у кого ее нет. Копья, которые метнули охотники, пролетели мимо или не долетели вовсе, они еще слишком далеко. Льва нужно брать в плотное кольцо, и бить тут же, шагов с десяти. Если не успеть, то это уже охота на живца с предсказуемыми для этого самого живца