Снова звонит телефон.

Черт! Надеюсь, Конни не передумала и не звонит, чтобы отменить встречу. Я отвечаю.

— Привет, это я.

Я — это Андреа.

Пятница, 10 ноября 2006 года

Прошлой ночью я опять спала в свободной комнате. Я приехала домой только в четыре утра и не хотела разбудить Питера или побеспокоить Ориол. Утром я проигнорировала все призывы вставать и держала голову в безопасности под подушкой до тех пор, пока не услышала, что Питер ушел на работу, а Ева с Ориол отправились в школу. Только когда звук их шагов замер вдали, я рискнула пошевелиться.

Волны тошноты захлестывали меня. Я успела добежать до ванной, но, к сожалению, не до туалета, прежде чем меня вырвало. Моя уютная ванная в минималистском стиле Филиппа Старка с рассеянным светом и мозаичными плитками венецианского стекла тотчас же превратилась в нечто ужасное, достойное стать сценой из фильма Тарантино. Я тщательно удалила остатки вчерашнего праздника, залившие пол моей ванной, а также мою жизнь, затряслась и заплакала.

Я приняла душ, но запах грязи вчерашней ночи, казалось, прилип ко мне. Я рассчитывала, что Ева вернется из супермаркета по крайней мере через полтора часа, а если она передумает и на всех нарах примчится домой? Не могу рисковать наткнуться на нее. Не хочу никого видеть. Я послала сообщение Джулии, что беру выходной, так как знаю, что, если попрошу у Ралфа отпустить меня по болезни, это вызовет массу вопросов, а мне этого совершенно не хочется. Я схватила пальто, сумочку, солнечные очки и вышла из дома.

Сегодня серый, тусклый день, и солнечные очки совершенно не нужны, но мне необходимо спрятаться за ними. Как я могла совершить такую глупость? Мне казалось, что всю свою жизнь я держала под полным контролем и себя, и свое окружение и в собственных действиях руководствовалась только умом и рационализмом. Я не приняла ни единого глупого, вызванного сиюминутным желанием решения и никогда не вынашивала тайных саморазрушительных импульсов, но сейчас совершенно неожиданно я все сама себе изгадила.

Все.

Всю свою жизнь.

Нет! Нет, не может быть. Я не позволю. Главное — не впадать в панику. Я принимаю решение сесть в метро. Обычно я избегаю общественного транспорта, но сегодня мне это подойдет. Я сижу, выделяя через поры алкоголь, вместе с другими беспечными лондонскими неудачниками и вполне вписываюсь в их общество.

Я не обратила внимания, на какой станции вышла.

Я все утро скитаюсь по Лондону, ощущая себя и раскаявшейся, и бунтующей одновременно. Я говорю себе, что это Питер довел меня до этого. У меня не было выбора. Он игнорировал меня в течение нескольких месяцев. Но даже сама не верю себе. Я знаю, что выбор у меня всегда был. И никто никогда не заставлял меня что-либо сделать. Я чувствовала себя ужасно — ощущала себя дешевкой, которую использовали и погубили, словно героиня девятнадцатого века, по-настоящему испорченная, опустошенная, потерпевшая крушение и ставшая настоящим отребьем. Я никогда не верила в нечто подобное. До сегодняшнего дня.

Я обнаруживаю, что Лондон представляет собой серию картин, послуживших фоном для различных эпизодов моей жизни. Словно читая открывшиеся передо мной старые дневники, я постоянно наталкиваюсь то на какие-то особенные лестницы, то на определенный магазин, то на статую, сыгравшие какую-то роль в определенные моменты моей жизни.

Вижу антикварный магазин, в котором покупала свадебный подарок Питеру и Роуз — вазу, которая сейчас стоит на подоконнике в нашем нижнем гардеробе. Странно, но Роуз не захотела оставить ее у себя, когда стали делить имущество, как бы дорого она ни стоила, Роуз сочла ее бесполезной. Я тоже ее ненавижу.

А теперь я вижу «Винтаж-Хаус», где когда-то купила Питеру бутылочку эля, стоившую более четырехсот фунтов. Наталкиваюсь на магазин «Все для левшей», где мы когда-то смеялись до хрипоты над причудливыми товарами. Он купил мне часы для левшей, хотя я правша.

Я замедляю шаг перед «Сотеран» на Саквилл-стрит, старейшим антикварным букинистическим магазином Британии. Это место напоминает мне о Конни, о той другой Конни, не похожей на ту уверенную женщину, какой она стала сейчас, а о бедной отчаявшейся Конни, погрязшей в романе, не имевшем будущего. Она попросила меня помочь ей отыскать здесь какой-нибудь поэтический сборник для своего любовника, это было здесь миллион лет назад. Я помню энергию и гибельную решимость, охватившую ее тогда. А теперь не могу представить себе Конни изменяющей своему мужу. Это так же нелепо, как… ну, если бы изменила я. Мне так хорошо запомнился тот день, когда мы с Конни ходили по магазинам, потому что вечером я встретилась с Питером, и он пообещал мне оставить Роуз ради меня.

Я поднимаю глаза, вижу львов Пикадилли и думаю, что отныне они станут ассоциироваться для меня с моим предательством. Наконец я захожу в Национальную портретную галерею.

В декабре 1999 года мы с Питером встретились на ее ступенях в канун Рождества, чтобы украдкой обменяться подарками. Он купил мне бриллиантовые сережки. Не помню, что купила я, знаю только — это был недорогой подарок. Я намеренно выбрала его, потому что полагала, что он тоже подарит мне какой-то сувенир, и мне не хотелось ставить его в неловкое положение. Дни рождения и Рождество — сложное время для любовниц.

В действительности мы встречали Рождество в его доме вместе с Роуз. Я была одной из их многочисленных гостей. Те отвратительные дни двуличности были ужасно неприятными. Конечно, я не могла гордиться такой ситуацией, когда мне приходилось делить его с другой. Тогда я жаждала только одного — заполучить его для себя. Но когда же все так осложнилось? Когда я все так осложнила?

Я так долго мечтала заполучить его — с той самой минуты, как впервые увидела его, когда он приехал вместе с Роуз навестить Дейзи в университете. Мы тогда были почти детьми. Как я могла поступить так глупо и рискнуть всем тем, над чем трудилась много лет? Чертова дура!

Оказавшись в галерее, я чувствую себя чуть лучше. Во-первых, здесь сухо, а кроме того, я обожаю ее чистые белые контуры и приличный сувенирный магазинчик.

Я пытаюсь восстановить в памяти события прошедшей ночи. Беспорядочные, но убийственные вспышки возникают в моем сознании, причиняя невыносимую боль… У него изо рта воняло несвежей пищей. Он был небрит, и его щетина царапала мне лицо и шею. У него толстые пальцы, которыми он хватал мои чулки, стаскивая их. Я поспешно вытираю рот — все еще ощущаю на своих губах привкус его грубых, неумелых поцелуев. Мне хочется отсечь их…

В состоянии похмелья я, похоже, не способна читать надписи и сажусь в лифт, который не останавливается в бельэтаже, где разместилась выставка, а доставляет меня прямо в тюдоровскую галерею.

Моя первая мысль — как выбраться отсюда? Я не вижу ни лифта, ни лестницы, ведущих вниз, и впадаю в панику. Чистые стены, кажется, смыкаются вокруг меня, и открытые пространства, которыми я наслаждалась, в одно мгновение исчезают. Мне нужно выбраться отсюда. Немедленно! Не хочу, чтобы эти мертвецы глазели на меня. Я испытываю смущение, когда эти суровые создания смотрят на меня своими маленькими и блестящими глазками-бусинками и как будто издеваются надо мной и осуждают меня за безрассудство. За мою неверность.