Я прислоняюсь к стене и жду, пока перестанет кружиться голова и восстановится дыхание, стараюсь часто и глубоко дышать. Возьми себя в руки, Люси. На этаже никого нет, кроме трех-четырех серьезных девочек, японских школьниц, которые вежливо делают вид, будто не замечают твоей неспособности ориентироваться.

Я снова смотрю на знакомые портреты, чтобы вновь открыть для себя то, что я, казалось, уже знала. Подобную технику я часто использую на работе. Наибольшей опасности подвергаются те маклеры, которые считают, что уже видели все, и перестают смотреть внимательно. Я всегда проявляю большее внимание и осторожность, на все готова смотреть как в первый раз, с новой точки зрения.

Говорят, портрет считается хорошим, если глаза натурщика повсюду следуют за зрителем. Если это действительно так, то все тюдоровские портреты следует оценить как изумительные, поскольку мне кажется, будто натурщики живые и пристально смотрят на меня. Несколько минут я стою перед портретом Генриха VIII, несомненно самого знаменитого из Тюдоров — по крайней мере, его многочисленные браки, если не что-либо иное, укрепили его дурную славу. Глаза Генриха VIII — свирепые щелочки, холодные и отталкивающие. Кажется, будто он насмехается надо мной, словно знает мою грязную тайну и даже знает, кого именно я пустила к себе между ног вчера ночью.

Что ж, рыбак рыбака видит издалека.

Один за другим я изучаю портреты его жен — преданных, обезглавленных, разведенных, покинутых. Бывало, что и жены предавали, и сейчас такое бывает. Где же прогресс?

Я качаю головой и, отметив, что, наверное, еще слишком пьяна, бреду дальше.

Шумные школьники заставляют меня отойти от портрета Генриха VIII, на котором он со своего смертного ложа указывает на сына. Этот гигант в последние минуты жизни кажется маленьким. Интересно, боялся ли он смерти после всех тех убийств, которые совершил? Стоило ли это того? Победы, поражения, браки, ошибки…

Я бросаю прощальный взгляд на портрет умирающего короля. При повторном взгляде меня вдруг осеняет мысль, прежде не приходившая в голову. Я рассматриваю вероятность того, что Генрих VIII, возможно, умирал не в сомнениях. Что, если он знал, абсолютно твердо знал, что его сын, а возможно, даже и дочери, несомненно, самое важное? Возможно. Вполне вероятно. Возможно, он умирал, веря, что его ненасытное желание произвести на свет и защитить наследника не было безумием, но было исполнено смысла. Маленький болезненный принц, возможно, был слишком слабым и едва ли имел какое-то значение для истории Англии, но для Генриха он был богом. И это, наверное, спасло его от безумия.

Какое огромное облегчение — верить во что-то так непоколебимо. В наши дни в Холланд-Парке не рубят голов, но, с другой стороны, и веру не так уж часто встретишь. Во что я верю? В себя? До вчерашнего дня я с уверенностью ответила бы «да», но теперь я вижу, что и я подвержена ошибкам. В Питера? Опять же до вчерашнего дня я стала бы утверждать, будто он смысл моего существования, но как такое возможно, если мы вечно рычим и огрызаемся друг на друга? Я не верю в Бога, но мне необходимо верить в нечто большее, чем кредитные карточки «Виза» и дизайнерская обувь. «Вог» не сможет быть моей библией всегда. Ориол?

Я украдкой бросаю взгляд на хохочущих промокших детей, и теперь они не раздражают меня. Я с неприкрытым любопытством наблюдаю, как они играют, пихают и толкают друг друга. Но на этот раз я не вижу беспорядка и не ощущаю раздражения. Напротив, я испытываю потрясение от их энергии, звучного смеха, от искренности их привязанностей и антипатий, и мне кажется, что они просто изумительные. Каждый из них. Изумительный.

У ребенка с Рейнджером на рюкзачке, у которого течет из носа, хорошие умные глаза. Девочка, постоянно почесывающая голову, кажется погруженной в размышления. Мальчишки, спорящие по поводу того, каких королей было больше — Генрихов или Георгов, кажутся очень смышлеными. Но вдруг меня осеняет: какими бы вдумчивыми, смышлеными и хорошими ни были эти дети, они не могут ответить на мои вопросы. А я не в состоянии ответить на их вопросы. Я с благодарностью мысленно посылаю воздушный поцелуй портрету Генриха и поспешно бросаюсь к двери.

Мне нужна моя дочь. Я хочу быть с Ориол.

Суббота, 11 ноября 2006 года

Я люблю свадьбы. Мне нравится в них все, начиная с хорошеньких маленьких балетных туфелек, которые носят подружки невесты, до ужасных ансамблей, подражающих «АББА» и играющих во время приема до раннего утра. Мне нравится тот момент, когда невеста проходит через дверь церкви, наряженная в пышные юбки и вуаль. Мне нравится, что прихожане всегда замирают. Мне приятно видеть женщин в шляпках, а мужчин во фраках.

Нельзя сказать, что мне в последнее время часто представлялась возможность посещать свадебные церемонии. Так что, несмотря на то что эта свадьба носит для меня особенный характер, поскольку я не знаю ни жениха, ни невесты, я рада принять в ней участие. Я стряхнула пыль со своей шляпы и разорилась по такому случаю на новое платье. На этот раз я не взяла с собой Конни или Дейзи, когда пошла по магазинам, — подумала, что, если пойду одна, мой поход будет не менее продуктивным, может, даже более.

Сначала я опасалась, что, поскольку Крейг — шафер, мне придется сидеть на церковной скамье в одиночестве, отвечая на бесчисленные вопросы, кем я прихожусь счастливой паре. Но Крейг объяснил, что он будет шафером, показывающим гостям их места в церкви во время венчания, а настоящим шафером будет его близкий друг, которого я встречала у школьных ворот. Так что во время церемонии мы сидели рядом и никто не заподозрил, будто я пришла без приглашения и мне следует уйти.

Мы проходим через двойные стеклянные двери, и нас встречают сотни свечей. Свечи на столах, в канделябрах, в цветочных композициях, на стойке бара, и огромные толстые свечи, примерно метр в высоту, стоят на полу. В целом комната погружена в нереальную, сказочную атмосферу. И это замечательно.

— Не правда ли, здесь прекрасно?

— Да, очень красиво, хотя и непрактично, — озабоченно говорит Крейг.

— Вы рады за своих друзей? — спрашиваю я.

— Ужасно рад за них обоих. Что может быть лучше, чем найти человека, которого ты так полюбишь, что захочешь провести с ним всю оставшуюся жизнь.

Я улыбаюсь. Я очарована. Может, Крейг и возражает против свечей из соображений безопасности, но все-таки он истинный романтик в душе. Просто он такой же практичный, как и я. Я немного беспокоилась, что мы с Крейгом станем нервничать, оказавшись в непривычной обстановке, но мы не нервничаем. Нет ни единого момента неловкости, когда мы изо всех сил старались бы найти общую тему для разговора. Он начисто лишен каких-либо раздражающих привычек.

Прием проходит изумительно. Вино подается в изобилии. Оркестр хорошо сыгранный, это касается и тона и силы звука, и еда не холодная, на что обычно приходится рассчитывать, когда нужно накормить сто пятьдесят человек. Нас развлекают мим и фокусник. Крейг внимательный, но не назойливый. Он сделал мне комплимент по поводу платья, но не держится подобострастно. Он следит за тем, чтобы мой бокал был всегда полон, но у меня нет такого ощущения, будто он пытается напоить меня. Он поинтересовался, кто сидит с детьми, но не позволил разговору скатиться на школьную тему.