— Быстро, — свистящим шепотом приказала Траханкова, — быстро в аптеку за тестом. Прямо сейчас. Жду фотки с результатами. И купи сразу несколько чтобы наверняка.

***

Сразу сбегать в аптеку не вышло — что поделать, стажеры люди подневольные. Анфиска уже прислала два грозных стикера со знаком вопроса, и когда у Оли сдох телефон, она даже обрадовалась.

Потому что на самом деле жутко боялась узнать правду.

Потому что не верила.

Потому что этого не могло быть. Столько лет напрасного ожидания, столько бессмысленных процедур и разбитых надежд. И если она снова позволит себе надеяться, пусть даже на несколько часов, это выльется потом в долгие бессонные ночи в обнимку с подушкой.

Но сквозь ясный и строгий голос разума пробивался тонкий тихий голосок, который нашептывал: «А вдруг?.. А что, если?..»

И это было настоящей пыткой. Потому что никаких «если» не могло быть. Просто не могло и все.

Оля торопливо простилась с Антоном, который обычно всегда провожал ее, а иногда они даже шли вместе ужинать в какую-нибудь уютную кафешку. Все же не дома сидеть, как волк, на стены от тоски выть.

Приятель не подал виду, что удивлен, только поинтересовался заботливым тоном, все ли с ней в порядке и ни на минуту не обманулся ее поспешными кивками. Но настаивать не стал, лишь чмокнул в висок на прощание. И она вздохнула с облегчением.

По дороге в аптеку, потом по пути домой старалась ни о чем не думать. Даже о Косте. Потому что все сразу скатывалось к глупым мечтаниям, а мечтать она себе запретила. Подумаешь, тест. Это всего лишь процедура. Оля на сто процентов была убеждена, что у нее рядовой гормональный сбой на нервной почве.

Вспомнила, что Бог любит троицу, и купила три теста. Дома поставила телефон на зарядку, прошла в ванную и спустя некоторое время разложила все три теста на салфетке. Сначала гипнотизировала их, затаив дыхание. А потом привалилась к стене и закрыла глаза.

Вспомнилось, как они вместе с Костей отсчитывали минуты уходящего года, а потом танцевали, и как Костя смотрел на нее. Он не признался ей, что загадал, а она вообще ничего не успела. Но ее желание всегда было с ней, зашито в подкорке. Могло ли оно исполниться без обязательного подтверждения? Аверин говорил, что этот Новый год особый, и желания исполняются с космической скоростью. Так может быть все же…

Минуты шли мучительно долго. Ну зачем она случилась, эта задержка? Как пережить, если там будет по одной полоске? А ведь так и будет, ей не может просто взять и повезти, и там точно полосок…

Две. На каждом.

Оля несколько раз моргнула, зажмурилась, прижала пальцы к глазам, чуть ли не вдавив их внутрь. А потом отпустила и уставилась на полоски. Их даже по четыре было, а не по две. На каждом тесте.

Зажала рот рукой и сползла по стенке на пол.

«Аверин, все-таки они у тебя в скафандрах, да?»

Сгребла все три теста и по очереди подносила каждый к глазам. Снова прислонилась к стене, бессильно уронив руки вместе с тестами. Боялась пошевелиться. Боялась встать.

Боялась поверить…

Из ступора вывел вибрирующий сигнал вызова. Доктор Траханкова. Вот это как раз тот случай, когда человек на своем месте. Не слезет, пока не увидит своими глазами.

Оля отбила звонок, собрала тесты, сделала снимок и отправила Анфисе. А потом перезвонила сама.

— Ольчик, — та хлюпала в трубку, и у Оли у самой подступил к горлу комок, — неужели это правда? Неужели получилось? Ты хоть знаешь, кто он?

Ольга вытирала влажные дорожки на щеках и долго смеялась над таким бесхитростным и простодушным признанием ее права на любое непотребство во имя означенной цели. А потом проговорила в динамик.

— Конечно, Анфис! Мы вместе Новый год встречали.

— Вот это я понимаю, мужик! — оживилась Анфиска, но быстро вспомнила, что она доктор и дальше заговорила деловитым тоном: — Значит так, мать, по срокам у нас с тобой восемь недель, так что беременность маточная, и если тебя ничего не беспокоит, УЗИ можно не делать. Если есть возможность сдать кровь на ХГЧ, сдай. На УЗИ пойдешь уже в первый скрининг, нечего там зазря лазить. И лучше тебе к этому времени вернуться, Ольчик, мне так спокойнее будет. Нет, если ты там в клинике захочешь наблюдаться…

— Не захочу, — решительно сказала Оля, — куда же я без тебя, Анфис?

— Так, ну то, что надо ограничить контакты со своим пандорцем, думаю, ты сама прекрасно знаешь. Кровь приливает к тазу, матка может быть в тонусе, так что пускай терпит, — Траханкова явно вошла в раж. — И ты терпи. Тут всего месяц ждать. Не рискуй, слишком долго мы ждали эту ляльку.

Оля только поспешно кивала, продолжая вытирать щеки. Слезы все текли и текли, не прекращаясь. Она попрощалась с Анфиской и улеглась на кровать, свернувшись клубком. Долго не решалась, а потом все-таки положила руку на живот. Несмело погладила.

— Ты там есть? — позвала тихонько. — Правда есть?

Можно было позвонить Данке, сестренка бы порадовалась. Можно было написать подругам, они тоже за нее переживали. Но сейчас в мире был один единственный человек, с которым Оле хотелось бы поделиться. С остальными потом. Она потом всем все расскажет.

Протянула руку и взяла с тумбочки фотографию. На экран телефона вывела фото Аверина в домашних штанах и футболке. Он сидел за барной стойкой на своей кухне с чашкой кофе и говорил по телефону, а она его фотографировала.

Так и уснула, прижав к груди телефон и фотографию, а во сне увидела большую сверкающую чешуей на солнце рыбу.

— Видишь, мне рыба снится, — сказала Аверину, лежащему рядом на шезлонге, — это к беременности.

Костя повернулся, открыл один глаз и лениво сказал:

— Милая, если сон вещий, то он обычно снится до того, как ты узнаешь, что он предсказывал. Так что успокойся, это просто рыба. Возможно, она снится к встрече.

На следующий день, придя в клинику, Оля узнала, что Давида выпустили из тюрьмы за отсутствием состава преступления.

Ольга шла по длинному коридору клиники и даже приблизительно не могла себе представить разговор с Давидом.

Костя настаивал, что сам с ним поговорит, и вполне возможно, так оно и произошло. Но Оля считала, что Давид заслуживает объяснения.

Нет, она по-прежнему не чувствовала перед ним вины, особенно сейчас, когда у нее появилась своя тайна. Крошечная, невидимая, но такая дорогая, что слезы выступали каждый раз, стоило Оле о ней подумать. О нем. О ребенке.

Она не подозревала, что настолько сойдет с ума. Хотелось все время держать ладонь на животе, как будто так можно было что-то уловить — дыхание или сердцебиение.

Странно, Оля хорошо помнила Данкину беременность. Они все вместе переживали, но сейчас то, что происходило с ней, казалось уникальным. Исключительным. Необъяснимым. Чего ни с кем никогда не случалось. А случилось впервые и только с ней.