Пред самым моим отъездом прибыли двое известных знатных абадзехов, не депутатами, но однако с согласия народа, с тем, чтобы меня видеть и узнать, чего хочу; один из них преумный старик.

Мы говорили долго, и они и многие давно готовы нам покориться на сих условиях, что у них никакого порядка нет и что с трудом разумные превозмогают сумасбродное невежество, что они, однако, ныне надеются более успеть, говоря, что от меня лично слышали и уполномочены мной вызвать охотников ко мне в Петербург лично для объяснения.

Посмотрим, что будет. Между тем приняты все меры, чтобы с будущей весны занять вновь три пункта; останутся еще три остальных для 1839 года. Тогда окончательно весь берег будет наш.

За сим, мой отец-командир, все тебе высказал. Да, забыл было сказать, что, выезжая из самого Тифлиса, на первом спуске Бог нас спас от явной смерти. Лошади понесли на крутом повороте вправо, и мы бы непременно полетели в пропасть, куда уносные лошади и правые коренные и пристяжная упали через парапет, ежели бы Божия рука не остановила задних колес у самого парапета.

Передние колеса на него уже съехали; но лошади, упав, повисли совершенно на воздухе за одну шею, хомутами на дышле, сломали его, и тем мы легко опрокинулись налево с малым ушибом. Признаюсь, думал я, что конец мне; ибо мы имели все время обозреть опасность и разглядеть, что нам не было иного спасения, как в Промысле милосердного Бога, так и сбылось.

Ибо «живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится». Так я думал, думаю и буду думать. Прости мне длинное письмо; с тобой невольно разговоришься.

Кажется, с помощию Божиею можно надеяться, что чума в Одессе далее не пойдет. Срам да и только, что она выпущена из хваленого карантина. Славны бубны за горами. Надо Одессе военное строгое начальство, а не бабы, и г. Воронцов, при всех его отличных достоинствах, крайне слаб в начальстве, и все власти без силы оттого.

Вчера познакомился я с княгиней Голицыной, урожденной Езерской; она не дурна и, кажется, довольно умна; я ее обласкал, как первую польку, за русского вышедшую; не думаю, чтобы многие последовали ее примеру. Я любовался успехами работ по крепостям; точно весело читать, а еще веселее будет ими любоваться на месте.

Меры, тобой принимаемые, к постепенной отмене французского языка в делах, совершенно согласны с моими желаниями; другое дело говорить, ибо с людьми, которые другого языка не знают, как французский, иначе объясняться нельзя; и то уже большой шаг к будущему.

Кругом я виноват перед тобой, мой любезный отец-командир, что столь долго не отвечал на последнее твое письмо; но ты уже знаешь подробно несчастие, нас постигшее; с той поры мне точно не было времени приняться за перо. Надо благодарить Бога, что пожар случился не ночью и что, благодаря общему усердию гвардии, Эрмитаж мы отстояли и спасли почти все из горевшего дворца.

Жаль старика, хорош был; но подобные потери можно исправить, и с помощию Божиею надеюсь без больших издержек. Усердие общее и трогательное. Одно здешнее дворянство на другой же день хотело мне представить 12 миллионов, тоже купечество и даже бедные люди.

Эти чувства для меня дороже Зимнего дворца; разумеется, однако, что я ничего не принял и не приму: у русского царя довольно и своего; но память этого подвига для меня новое и драгоценное добро.

Благодарю, любезный мой отец-командир, за твое письмо от 11-го (23-го) числа и за прием нашему гостю[200], который благополучно к нам прибыл.

Что далее будет, тебе напишу; покуда знакомство идет очень хорошо; и, ежели Бог благословит, надеюсь устроить счастие дочери, прилично ее сану и достоинству нашего семейства, и приобресть пятого верного сына и слугу Отечества. Нового только то, что англичане снова устраивают нам козни за Персидские дела и, кажется, мутят и в Царьграде.

Пальмерстон на словах объявил Поццо, что никогда Англия не потерпит нашего вмешательства в дела Турции, хотя б из этого произошла война. Каков голубчик! Но так как это пустословие, а не на письме, так я как будто бы не знаю того, а сам их спрашиваю, что значат их пакости в Персии, и хотя тоном весьма положительным, но довольно дружески, чтобы не могли придраться к нам.

При их расположении никак нельзя ручаться, чтоб со дня на день бомба не лопнула и не сделали бы какой нестерпимой наглости. Одно препятствие им – это неимение войск; но для того они, верно, выставят других и, может быть, французов; хотя не верю, чтоб расчетливый Луи-Филипп в сие вдался, ибо где ему удалять свои силы, когда сам чуть держится? Впрочем, что ни случись, мы готовы; верно, не заберу никого, но и, верно, никому не дозволю и себя забирать; пусть пробуют!

Мне весьма приятно знать, что мой молодой пятый сын заслужил от тебя столь добрый аттестат; точно, кажется, он все соединяет, что может по человечеству обещать счастие нашей милой Мери; прочее в руках неисповедимых, и должно с покорностью предоставить его милосердию Божию. И здесь он всем нравится своей вежливостию, скромностию, приятной наружностью и совершенным приличием во всем.

Вызов Скржинецкого, прием его в службу, вопреки Австрии и Пруссии, по-моему, не есть простое действие Бельгии, но явный признак, что под сим именем ныне таится или является общая пропаганда с характером революционно-католико-фанатическим. Самый выбор Скржинецкого не что иное[201].

Отважность же отказать Австрии и Пруссии, и то тогда, когда, по-видимому, никогда союз пяти держав не был единодушнее в цели своей, есть дерзость, не в характере проныры и к…и Леопольда, у которого все расчет. Я полагаю, что этот ш…а[202], чувствуя, что ему не удержаться, решился испытать последний ему предлагавшийся способ, т. е. стать головой вместо Луи-Филиппа, всех революционистов и этим оружием нам противоборствовать.

Не знаю, как и в какой мере Англия и Франция захотят и возмогут принудить Бельгию покориться изреченному конференцией; но ежели сие сбудется, то, полагаю, не надолго, и предвижу всенеизбежную войну. Эта война будет необыкновенная, но ужасная свалка двух начал: зла против добра.