Сомневаюсь, чтоб, при слабом устройстве Германии, успех был на стороне добра, и, признаюсь, опасаюсь больших несчастий и распространения зла быстро и далеко. Нет сомнения, что тогда закричат к нам, требуя помощи. В ней отказу не будет; ибо, защищая добрую сторону, мы себя будем защищать.

Но не иначе пойду на помощь, как с тем, чтоб других заставить делать по-нашему, и потому не 50 т. поведу, но по крайней мере 300 т.; иначе не пойду ни на шаг, а буду ждать, чтоб о нас сломились. Обдумать и приготовить все для этого есть предмет нынешних моих попечений.

Для безопасности края всех известных говорунов, и в особенности бывших участников революции, нужно будет заблаговременно вызвать и выслать вовнутрь России под строгий присмотр и ничем не пренебречь; это может упрочить спокойствие края.

Теперь скажу тебе, что по ходу дела я полагаю, что гроза над Германиею не разразится ранее как месяца через два; так что мы призваны быть можем не ранее, полагаю, как в начале июня, и потому поспеть можем рано что к началу августа на Эльбу, может быть уже на Одер.

Дай Бог, чтобы я ошибался, но, полагаю, лучше предвидеть худшее, чем льстить себя обманчивыми надеждами.

Чернышев делал разные соображения и подробную смету всех расходов по приведению армии в военное положение. Все это вчера только кончено и тебе сообщится. И так у нас будет все готово; но, приступя к оному, другое я отложил, ибо обстоятельства приняли другой оборот, и, ежели я не ошибаюсь, близкой войны нам не угрожает.

Ежели же было б какое опасение, то наша роль начнется не ранее 4 или 5 месяцев позже; ибо повторяю, что я не клочками введу наши войска, но гряну сразу со всею силою; иное нам неприлично. Вчерашние известия из Парижа и Брюсселя, ничего еще решительно не объясняя, дозволяют, однако, предполагать тихой развязки; вопрос только, надолго ли?

Что за мерзости в Гишпании! Черт их не разберет! Сына моего приняли в Вене весьма ласково во всех сословиях, и он не нахвалится всеми.

С самой нашей разлуки с тобой я, кроме неприятного, ничего не имел. Здоровье жены моей, которую пред отъездом оставил поправляющуюся, видимо, к несчастию, вновь столь расстроилось, что я должен был, внезапно оставя Москву, спешить к ней сюда, в жестоком беспокойстве найти ее опасно больною.

Но милосердием Божиим опасения мои были напрасны, и я нашел ее хотя еще в постели, но почти без лихорадки, но сильно страдающею еще от нервически-простудной головной боли. Теперь ей лучше, и она третий день как перешла в кабинет, но крайне слаба, и вся польза лечения нынешнего лета исчезла.

Вслед за тем заболела дочь моя Ольга сильной простудой, и сегодня только после 14-дневной сильной лихорадки, при жестоком кашле, ей, кажется, получше. В это же время лишились мы нашей почтенной генеральши Адлерберг, бывшей моей первой наставницы и которую я привык любить, как родную мать, что меня крайне огорчило.

Наконец, сын заболел дорогой, и, судя по первым признакам болезни, надо было опасаться повторения прошлогодней. Я должен был согласиться дозволить ему сюда возвратиться и отказаться на сей раз ехать в Варшаву. Из всего этого заключить ты можешь, в каком я расположении духа, но что делать, это воля Божия; надо терпеть и покоряться, но очень, очень тяжело.

Брунов в Лондоне, и я скоро надеюсь получить известие о благополучном заключении договора, который столько труда и времени стоил заключить, потому именно, что ничего не было легче. Но мы видим, что простое и прямое не всегда легко именно оттого, что просто и легко.

Наша экспедиция в Хиву отправилась; не знаю, какой будет успех, ибо вещь мудреная и в особенности зимой; кроме стужи и буранов, все надо везти с собой; и, чтоб вывесть в поле до 5 т. войска, нужно было двинуть до 10 000 верблюдов и 28 т. лошадей для предварительных завозов продовольствия; из сих лошадей уже 8 т. пало.

Ужас подумать! Ежели удастся, то влияние будет сильно и полезно; но жаль противного, а уверену быть нет никакой возможности.

Экспедиция в Хиву продолжала продвигаться, несмотря на холод, доходивший до 32°. Больных немного в отряде, но много в гарнизонах укреплений, умерших же в сие время на 6 т. 34, что очень немного. Была уже встреча неожиданная с хивинцами; одна наша рота без артиллерии имела дело целые сутки с 2 т. их отрядом и счастливо отбила все их нападения; предстояло труднейшее, т. е. переход через хребет Усть-Юрт.

От Брунова ничего не получил нового, но все шло покуда хорошо. Злость Франции на нас все усиливается, и слова Сульта в камерах сие доказывают, что я им сильно отвечал.

Вели в крепости у квартиры, где остановимся, поставить почетный караул; крепости салютовать, когда жена выйдет из кареты, но не ранее, дабы не пугать лошадей.

В Варшаве мы приедем прямо к собору, во время многолетия вели цитадели салютовать. Мы очень желаем остановиться не в Бельведере, но в Лазенках; буде сие решительно не невозможно, топить там можно вверху везде. Раух привез нам весьма плохие известия про почтенного короля; ждем с нетерпением приезда Тюмина с позднейшими.

Положение мое очень тяжело: удерживать жены не смею, но боюсь несчастия в ее присутствии, и тогда последствия для ее слабого здоровья меня пугают. Но Бог милосерден и услышит молитвы наши и сохранит еще почтенного короля. Не хочу терять надежды.

Бог сподобил меня застать еще в живых почтенного короля и быть им еще узнанным; и казалось, что это была последняя ему приятная минута, и через 4 часа после он скончался, как праведник, без боли, без вздоха, без судорог, заснул! Мы все, русские, должны в нем оплакивать друга нашего Александра Павловича и искреннего друга России, что он в завещании подтвердил своим детям.

Вели сейчас надеть траур в армии, сходно посылаемого приказа. Жена моя перенесла ужасный сей удар с удивительною твердостию духа, и с помощию Божией надеюсь, что оно худых для нее последствий иметь не будет.

Здесь все продолжает быть в порядке, и кажется, при благоразумии короля и преданности к нему, можно того же надеяться впредь; так и чувства его, которые мне давно были известны, выразились ясно вчера, когда он принимал наш отряд кавалергардов; обласкав каждого и уверив всех в наследственных чувствах к России и к нашей армии, он обнял старшего унтер-офицера и рядового в знак искренности своих слов.

Вчера по соизволению его дежурили при нем наши генерал и флигель-адъютанты, сегодня стоят на часах наши кавалергарды; словом, все делается, чтобы доказать, что потеря наша общая и что память к нему, общая в нас, залогом и будущей нашей дружбы и союза. Я держусь в стороне и никого не вижу, дабы показать тем, что я прибыл для семьи, для покойного, а не для какого-либо влияния.