– Тебе решать, Люсинда, – сказал дядя. – Это единственный способ покончить с шантажом.

Люси устремила на него непонимающий взгляд.

– Что вы имеете в виду?

– Когда ты станешь одной из Давенпортов, он больше не сможет шантажировать нас. Ведь тогда наш позор обязательно падет и на их головы. – Он подошел к окну, тяжело оперся на подоконник и выглянул. – После десяти лет я наконец-то... мы наконец-то обретем свободу.

Люси ничего не ответила на это. Ей нечего было сказать.

Она подумала о Грегори, представила его лицо, когда он делал ей предложение. Он любит ее. Трудно понять, какое чудо пробудило в нем это чувство, но он действительно любит ее.

И она любит его.

Господи, какая ирония судьбы! Она, та, которая всегда смеялась над романтической любовью, влюбилась. Она полюбила, окончательно и бесповоротно, и этой любви оказалось достаточно, чтобы отбросить прочь все, во что она, как ей казалось, верила. Ради Грегори она согласилась пойти на скандал и ввергнуть всю семью в хаос. Ради Грегори она согласилась стойко выдержать натиск сплетен, слухов и всевозможных выпадов.

Она, та, которая сходила с ума, когда туфли в гардеробе стояли не по ранжиру, готова бросить сына графа за четыре дня до свадьбы! Если это не любовь, то она не знает, что это такое!

И вот сейчас со всем этим покончено. С ее надеждами, ее мечтами, с необходимостью идти на риск – со всем этим покончено.

У нее нет выбора. Если она откажется повиноваться лорду Давенпорту, вся ее семья будет уничтожена. Люси подумала о Ричарде и Гермионе – как же они счастливы, как же они любят друг друга! Разве она может обречь их на жизнь в позоре и нищете?

– Я выйду за Хейзелби, – проговорила Люси, с безразличием глядя в окно.

Снаружи шел дождь. Когда же он начался?

– Хорошо.

Люси продолжала неподвижно сидеть на стуле. Она чувствовала, как силы стекают по ее рукам и ногам и через пальцы покидают тело. Боже, как же она устала! До изнеможения. И ей все время хочется плакать.

Но слезы так и не появились. Даже после того, как она встала и медленно побрела к себе в комнату.

И даже на следующий день, когда дворецкий спросил, дома ли она для мистера Бриджертона, она в ответ отрицательно покачала головой.

И еще через день, когда на тот же вопрос она заставила себя дать тот же ответ.

А потом она случайно заметила Грегори напротив особняка. Он стоял на тротуаре и вглядывался в окна.

И он увидел ее. Люси в этом не сомневалась. Его глаза расширились, тело напряглось, и она остро ощутила владевшие им замешательство и гнев.

Она поспешно выпустила из пальцев штору. И осталась стоять у окна – дрожащая, поникшая, неспособная пошевелиться. Ее ноги будто приросли к полу. Неожиданно ее снова охватил приступ страшной паники.

Все неправильно! Все неправильно, и в то же время она знает, что делает то, что должно.

Так она и стояла. У окна. И невидящим взглядом смотрела на складки шторы. Она стояла, а напряжение все сильнее сковывало руки и ноги, и каждый вдох давался с трудом. Она стояла, а сердце сжималось и сжималось. Она стояла и вдруг стала медленно оседать.

Люси не помнила, как добралась до кровати и легла.

И только тогда из ее глаз полились слезы.

в которой наш герой берет инициативу и нашу героиню – в свои руки

К пятнице Грегори впал в полное отчаяние.

Трижды он заезжал к Люси в Феннсуорт-Хаус. И трижды ему отказывали в приеме.

Ему катастрофически не хватало времени.

Им катастрофически не хватало времени.

Что, дьявол побери, происходит? Даже если дядя ответил на ее просьбу приостановить свадьбу отказом – конечно, он был недоволен, ведь она как-никак решила обмануть будущего графа, – Люси все равно предприняла бы попытку связаться с ним.

Ведь она любит его.

Грегори знал это наверняка. Он знал это своим сердцем. Он знал это так же точно, как то, что земля вертится, что глаза у Люси серо-голубые, что два плюс два всегда будет четыре.

Люси действительно любит его. Она его не обманула. Она просто не умеет лгать.

Она никогда не стала бы его обманывать. Тем более в таком важном вопросе.

И все это означает, что случилась беда. Другого объяснения быть не может.

Грегори искал ее в парке, часами ждал у той скамейки, где она кормила голубей, но Люси так и не появилась. Он наблюдал за дверью дома в надежде перехватить ее, но она так ни разу и не вышла.

А потом, когда его в третий раз не пустили в дом, он ее увидел. Мельком. В окне. Она слишком быстро опустила штору. Но ему хватило. Он так и не смог разглядеть ее лицо, понять, что оно выражает. Однако он увидел нечто в ее торопливых движениях, в том, как она поспешно, чуть ли не в панике задернула штору.

Что-то действительно случилось.

Может, ее насильно держат дома? Может, ее опоили? Грегори мысленно перебирал различные варианты, и следующий был более зловещим, чем предыдущий.

А сегодня уже пятница. До ее свадьбы осталось менее двенадцати часов. В обществе царит полнейшая тишина – ни единой сплетни, никаких слухов. Если бы кто-то хоть намекнул на то, что свадьба между Хейзелби и Абернети срывается, он обязательно узнал бы об этом. Гиацинта обязательно рассказала бы – она все узнает первой, причем до того, как об этом узнает предмет сплетен.

Грегори стоял под деревом напротив Феннсуорт-Хауса и неотрывно смотрел на фасад. Где ее окно? То, в котором он видел ее на днях? Но в нем нет никаких проблесков света. Может, шторы слишком плотные? Или она уже легла? Сейчас-то уже поздно.

А утром у нее свадьба.

Господи!

Он не может допустить, чтобы она вышла за лорда Хейзелби. Не может. Потому что он и Люсинда Абернети предназначены в супруги друг другу. Именно на нее он должен смотреть по утрам за завтраком, расправляясь с омлетом, беконом, копченой рыбой, треской и тостами. Он знает это точно, и это единственное, что имеет значение в этом мире.

Грегори коротко рассмеялся, только смех получился нервным, горьким и очень похожим на фырканье – такой звук обычно издают, когда стараются не заплакать.

Он снова посмотрел на ее окно.

Вернее, на то окно, которое, как он надеялся, было ее. Ведь с его невезением оно вполне может оказаться окном уборной для слуг.

Грегори не знал, сколько он уже тут стоит. Впервые на его памяти он чувствовал себя беспомощным, а наблюдение за окном давало хоть какое-то ощущение деятельности.

Грегори задумался о своей жизни. Очень приятной. Полной денег, милых родственников, толп друзей. Он здоров и телом, и душой и до фиаско с Гермионой Уотсон непоколебимо верил в справедливость собственных оценок. Возможно, он был не самым дисциплинированным человеком на земле, возможно, ему следовало бы больше внимания уделять всему тому, чем его всегда донимал Энтони, однако он знал, что такое хорошо и что такое плохо. А еще он всегда знал – знал абсолютно четко, – что его жизнь будет счастливой и успешной.