– Ради чего? – яркими, почти что видимыми в реальности буквами вспыхнул в ее голове давно назревший вопрос. Виктория испытывала гнев не по отношению к Уильяму и даже не к его очередной любовнице, но по отношению к себе, к тому, как она позволяла с собой обходиться всё это время. Вполне возможно, что она и сейчас из-за своей тяжеловесной психики станет причиной того, что вместо свингерской вечеринки ей предстояло предстать в образе душной стервы, что разрушит всё веселье, но это было необходимо… Ради чего? Виктория и сама точно не могла сформулировать ответ на этот вопрос, но, прежде чем она успела, в свойственной ей манере, всё взвесить и обдумать на несколько раз, она с силой буквально выбила нараспашку дверь, обратив на себя внимание Уильяма и его подружки, которая в процессе уже оказалась лежащей на боку.

– Здрастье, – в опьяненной ухмылке, искренне поприветствовала она зашедшую на огонек гостью.

– О, привет, Вик! – абсолютно искренне и даже, в некоторой степени, с абсолютно детской радостью поприветствовал Уильям свою девушку, точнее одну из них, не отрываясь от важнейшего процесса.

– Иди к нам! – как будто бы все происходящее в комнате было совершенно естественным и даже обыденным, с совершеннейшей легкостью, безо всяких издевок, но под воздействием энергофруктов, чьи корки и мякоть были разбросаны кусками то тут, то там, пригласил Викторию ее парень, не в силах остановиться ни на секунду.

Этот совершенно искренний, химически обоснованный огонек любви загорался в его глазах всегда, только после ударной порции нескольких сот, а то и тысяч граммов светящихся фруктов, часть одного из которых покоился на полу, прямо у ног Виктории.

– О нет, нет, сейчас, подожди секундочку! – кое-как оторвавшись от подруги, вскочил на ноги любовник с подрагивающим членом. Дойдя до стоящей тарелки на тумбочке, он проглотил целиком один кусок, что лежал на ней, а второй взял с собой в качестве гостевого угощения.

– Вот, держи! Я тебе говорю, моя милая, – с неестественно нежной и даже в чем-то заискивающей интонацией проговорил Уильям, – попробуй! Это отборный сорт, ты просто улетишь! Давай же, мы так тебя ждали! ТЫ и была тем самым недостающим звеном всё это время! Скажи, а, Маргарет! – кивнул Уильям девушке, которая уже подлезла к нему сзади и схватилась за его возбужденный член.

– О, да, Вил рассказывал о тебе, дорогая, мы тут уже целую теорию выстроили о том, что…

Виктория явно не была настроена сейчас выслушивать умозаключения и инсайты фруктовых джанки, она лишь потянулась рукой, чтобы, как будто бы, принять предложенный кусок, глядя прямо в горящие глаза Уильяма, который уже томился в предвкушении «тройничка», однако его подруга, вместо того, чтобы принять столь желанный дар, лишь с силой сжала его ладонь так, что она аж хрустнула, попутно расплескав сок лопнувшего в ней фрукта. Стекающий бордовый сок выглядел так, как будто Виктория за секунду уничтожила не «отборный сорт», а кисть руки своего уже бывшего любовника.

– Ауч! – совершенно по-детски, как обиженный ребенок, проговорил «даритель», открывший уже было рот, чтобы заново попытаться вразумить Викторию, которая одним единственным словом заткнула Уильяма, пробасив каким-то совершенно чужеродным голосом: «Вон!»

Эта недвусмысленная интонация волшебным образом сразу же вполне однозначно отрезонировала внутри обоих любовников, которые сначала, через пару долгих секунд даже перестали мять и трогать друг друга, через минуту покинули сначала комнату, прихватив попутно свои вещички, а через две их уже не было в квартире, дверь которой они, как можно тише, затворили за собой.

Виктория стояла посреди разбросанного мусора, возле остывшей постели, где она могла бы прямо сейчас снять свое накопившееся за последнее время напряжение, пусть и не в самой обыкновенной обстановке.

Наблюдая, как по полу ползет, подбираясь всё ближе и ближе солнечный луч, который в итоге все-таки достиг обнаженной кожи ее ножки, Виктория ощутила его тепло. Девушку едва заметно вновь затрясло от полных противоречий чувств и ощущений, состоящих из рассудочных надстроек и вполне себе физических импульсов. Ее тело до безумия хотело секса, ее психика жаждала вернуть Уильяма, она хотела, чтобы он смотрел на нее таким пожирающим взглядом, как всего пару минут назад, но не только под воздействием энергофруктов, но всегда – например, когда она ухаживала, готовила, делала маленькие сюрпризы и подарки, которым, была уверена, он будет рад, всегда, когда она отправлялась с ним в не очень интересные, но вдохновляющие его поездки с друзьями, всегда, когда она хотела быть с ним, и только с ним одним.

И тут внутри Виктории что-то практически осязаемо лопнуло. Она ощутила, что совершенно не хочет ничего и никого, ни его – Уильяма, ни этого идиота Кайла, который, как песик, стелился перед ней весь вечер, махая своим хвостиком. Она уже даже не хотела просто мастурбировать, уже не хотела быть ни с кем, и все из-за своего ужасного, как ей самой почему-то чудилось, характера. Сейчас, в этой комнате, посреди просыпающегося города была только она одна и никого больше. Подняв голову, чтобы вдохнуть поглубже и хоть немного успокоиться, Виктория увидела плакат с изображенной на нем Геллой Фландерс, одной из ярчайших и смелейших журналисток. Тут же мозг предательски завелся еще больше, а потому Виктория вслух призналась самой себе в уверенности, что никогда не станет такой же храброй женщиной, которая не боялась ничего и никого, и уж, тем более, неурядиц в личной жизни, а шла за правдой под самые настоящие пули, шла неотступно за той единственной правдой, что в конце концов убила ее.

– Какая же дура… Какая же ты все-таки непроходимая дура! – со злостью глядя на плакат, сначала тише, потом все громче и громе восклицала девушка, – у тебя было всё, но теперь… – Виктория захватила рукой с пола целую горсть мякоти энергофрукта, на котором проступали странные темные пятна, на которые она даже не обратила внимания, – ты все просрала! И ради чего? – цинично глядя в глаза уже убитой журналистки, прошипела она, начав есть мякоть, а доев, подбирала еще и еще. Она опускалась на корточки, брала с пола и продолжала их жадно поглощать, совершенно не обращая внимания, сколько уже было съедено. Остановилась она лишь в тот момент, когда что-то совершенно удивительным образом изменилось вокруг. Самым удивительным было то, что понять, что это было, – парадоксально непросто. И, несмотря на то, что она оставалась сидеть на корточках в той же самой комнате, Виктория, оглянувшись вокруг, не узнала этого места. Пространство вокруг – стены, кровать, окно, мебель, все знакомые ей вещи казались чужими, какими-то иррационально мультяшными карикатурами на самих себя. Однако, вместо прилива волны смеха из-за подобного абсурдного наблюдения, Виктория испытала панический, совершенно животный по своей природе страх, что сфокусировался в итоге на ее дыхании, на выдохе и вдохе. Они стали для девушки чем-то чужеродным, как будто бы дыхание было ей несвойственно от рождения, а потому приходилось тратить колоссальные ресурсы, чтобы сейчас его искусственно поддерживать. Виктория начала задыхаться, как будто бы на нее навалился, придавив, огромный груз, и эта ноша к тому же требовала плату за каждый выдох и вдох, заключающуюся в том, что ее стали буквально покидать отдельные части тела, которые стали сначала как будто бы высушиваться, терять объем, а после этого переставали слушаться, затем полностью будто бы отключаясь от мозга так, что их нельзя было ощутить своими. После этого тело ее, несмотря на все усилия, рухнуло на пол, после чего девушка, в панике пытаясь изо всех сил продолжать дышать, в ужасе и неопределенной надежде подняла взгляд наверх, вновь натолкнувшись на преграду в виде плаката на стене. Параллельно с этим она стала свидетелем того, как всю стену начинает покрывать темнота, вместе с сознанием самой Виктории. Во мрак погружалось и изображение на плакате Геллы, чей силуэт, однако, стал светиться в наступающей черноте и обрел, казалось, даже объем. Одновременно внимание умирающей от передозировки девушки захватил пристальный взгляд ставшей объемной репродукции, что будто бы содержал в себе саму жизнь и память души Геллы. В довершение ко всему казалось, что она вот-вот сойдет с плаката, чтобы напомнить дерзкой девице, что с такой легкостью отреклась от своей мечты о том, что было действительно важно. В самый последний миг, когда Виктория уже теряла сознание, черная фигура на стене, как будто бы улыбнувшись, проговорила губами самой Виктории, голосом, звучавшим не из этого мира, который разорвал всякую остаточную связь с реальностью: «Ну что? Долго еще мы будем тут с тобой играть?»