И что же Виктория должна была со всем этим делать? Отступить или продолжать писать об этом? Но разве слова смогут изменить это? В это не верила даже Гелла, судя по ее последним репортажам. Для нее журналистика была не более чем дополнительным инструментом, а основной же деятельностью была реальная помощь тем, кто в ней нуждался – всем беженцам и тем, кто не мог покинуть пределы закрытой территории острова, где правила смерть и страх.

А что же сама Виктория? Могла ли она со своим хрупким тельцем и не слишком большим запасом прочности психики сделать хотя бы часть полезной работы, как Гелла? Нет. Могла ли она спасти беженцев сейчас, в текущих условиях? Нет. Могла ли она остановить убийство? Тоже нет. Так что же должно было измениться, что же должно было произойти, чтобы появился хотя бы малейший шанс, хотя бы малюсенькая надежда на то, чтобы она могла, преодолев себя, спасти не только свою, но и чужие жизни? На текущий момент всё складывалось так, что она сама чуть не сгинула в огне войны, которая шла уже не первый год в этом мире и, пожалуй, не прекращалась ни на секунду, начиная с самого первого мига зарождения вселенной. Возможно, этот путь насилия и внутривидовой конкуренции был единственно правильным рычагом эволюции, а сама Виктория была всего лишь неразумным муравьем, который из-за своей ограниченности хотел вмешаться в естественный ход событий, в выверенный порядок всех вещей, даже не понимая, что его попытки обречены на провал.

Виктория думала об этом и не находила аргументов против. Она продолжала глядеть в окно, где багровело небо, подобно ее собственным мыслям, которые сжигал пожар противоречий, что уже немного затухал наступающим дождем, что начинал ритмично барабанить по стеклу снаружи, предвещая Виктории сон, который ненадолго бы смог, укрыв ее тело, поднять дух, сделать невесомой, освободив от груза переживаний и на совсем крошечное мгновение перенести девушку туда, где она смогла бы взять силу и решимость для того, чтобы, проснувшись, идти дальше.

 – Знать бы только, куда именно идти дальше, – продолжая смотреть в окно, выдохнул путешественник.

На сей раз никакого ответа не последовало – ни снаружи, ни изнутри, и, что несомненно, даже если бы он и был, то в данной точке времени-пространства не имел бы ровным счетом никакого значения. Вместо этого картина за окном слегка оживилась, и бесконечный поток света, который прерывался темными промежутками, стал разгораться с новой силой. Данное явление было похоже на то, как будто бы с фантастической скоростью солнце наконец восходит над миром, однако, не как явление вполне стандартного небесного тела – звезды, вовсе нет. Этот процесс был скорее ближе не к категории ощущения окружающего мира, но к внутренней трансформации. Из-за столь нетипичного феномена путник на секунду даже испугался за свое физическое и ментальное здоровье. Ведь вполне возможно могло статься так, что всё вокруг него было лишь неприхотливой фантазией, которая успела проскочить в спектр его восприятия, чтобы спрятать за собой, подобно ширме, те ужасающие симптомы метаморфоз его психики и физического здоровья, которые готовы были в любую секунду прорваться наружу.

– И все-таки… – думал путешественник, – возможно, что это нечто принципиально, качественно другое. Ощущения от этих измышлений лишь углублялись, становясь все более и более интенсивными. Будто бы каждый волосок на его теле поднимался, а кожа, из которой они произрастали, в свою очередь отделялась вместе с мышечной тканью от самых костей, которые стали абсолютно невесомыми или, казалось, пропали вовсе, поскольку гравитация более не была властна над телом путешественника, который как будто бы парил внутри салона автомобиля, что превратился в мигающую стробоскопическую камеру. Только сейчас наблюдателю стало более-менее ясно, что длинные промежутки света и тьмы казались таковыми исключительно из-за молниеносной скорости, с которой они сменяли друг друга, пока в определенный момент не стали одним целым, где уже сама тьма и была источником света, и ослепительная яркость находила свои начало и конец в глубочайшей тьме, в которую погружался путник, вылетев за пределы тесной комнатки-салона, которая превратилась из умозрительного объекта в чистый звук. Гул без остатка поглотил впечатлительного наблюдателя, который отдался новым ощущениям, что, хотя и готовы были показать уже не раз виденные ранее наблюдателем вещи и явления, всё равно являлись той самой свежей струей, той новизной, без которой путешественник не мог жить. Таким нехитрым образом путник своими чувствами и самой памятью рисовал картины прошлого и будущего, среди которых он был никем, лишь бесплотным призраком, одним во всем мире, и при этом сам включающим в себя всё, что его окружало. В этом самый момент творения новой истории, когда его пальцы били по невидимой клавиатуре, операционной ДНК жизни, в это время на экране реальности синхронно вспыхивали еще не расшифрованные символы, которые уже превращались в страницы жизни для персонажа новой истории, в которой он только открыл глаза, и всё ради того, чтобы вновь уверенно встать на пройденную тысячу раз дорогу своей неизменной, но такой увлекательной судьбы.

 – Прошу вас, госпожа Виктория, – поклонился правитель Империи, в пригласительном жесте махнув рукой парочке своих спутников, – господин Кевин.

Молодой человек сильнее сжал руку своей подруги, едва заметно кивнув на приглашение высокого чина проследовать в темное помещение. Несмотря на всю абсурдность и неосмотрительность своего поведения, которое было полностью иррациональным, Виктория ощущала какое-то сверхъестественное спокойствие, даже невзирая на все события, предшествующие этому состоянию, которое не нарушалось с самого того момента, как она проснулась в больнице, затем провалилась в сон вновь на коленях Кевина в машине, только чтобы затем быть пробужденной опять вежливым тоном охранников Стивена Харта.

Что же должно было последовать сейчас? Появление призрачной надежды на спасение или же нечто совершенно иное? Виктория не знала ничего из этого, однако, несмотря на всю серьезность положения, она сохраняла самообладание, не забыла кто она, где находится, и самое главное – зачем. Несмотря на то, что все средства аудио- и видеозаписи были предусмотрительно изъяты охраной заранее, главные ее инструменты – внимательность и память – всё еще были при ней, и она, ни как пленник, но, в первую очередь, как настоящий журналист, стараясь не упустить ни малейшей детали, документировала про себя каждую мелочь, что могла бы быть чрезвычайна важна для нее, для газеты, да и для всего ее родного острова, а возможно, в перспективе, и всего мира, по которому она путешествовала со своим неизменным спутником, который, казалось, всю жизнь был с ней, и который, на самом деле, был единственным, что было по-настоящему важным сейчас для юной журналистки.

Кевин, казалось, несмотря на все недавние события, думал так же, проявляя свое участие и даже в каком-то смысле отвечая на невидимые импульсы Виктория легкими нажатиями своей теплой ладони, которая, пожалуй, и была тем катализатором, который заставлял Викторию чувствовать себя гораздо более увереннее, не потому, что она чувствовала себя под защитой этого юноши, но, наоборот, из-за ощущения в себе парадоксальной силы и воли, чтобы самой защитить его от всех бед и стать тем единственным щитом, который ни за что не сломается. А большего Виктории и не нужно было.