Он что-то шепнул еле слышно, но мне не надо былонаклоняться, чтобы услышать:

- Никогда больше ко мне не подходи.

Я села, и его унесли. Потянувшись к салфетке, я хотелавытереть руки от крови, но Даллас взяла меня за руку:

- Теперь она готова тебя видеть.

Я не заметила, чтобы Даллас с кем-нибудь говорила, но нестала спрашивать. Раз она говорит, что пора, пусть будет пора. Поговорим сПринцем города и свалим отсюда ко всем чертям.

Я снова потянулась за салфеткой, и на этот раз Даллас простоее отодвинула.

- Будет хорошо, если на встрече с ней у тебя будетжертвенная кровь на руках.

Я глянула на Даллас и выхватила салфетку у нее из рук. Онавсерьез попыталась ее не выпустить, и мы немного поиграли в перетягиваниеканата, а когда я все-таки выдернула салфетку, рядом со мной стояла женщина.Она была в плаще с красным капюшоном и ростом всего мне по плечо, но ещераньше, чем она повернула голову и стало видно лицо под капюшоном, я уже знала,кто она. Итцпапалотль, Обсидиановая Бабочка, Принцесса города и самозванаябогиня. Я не ощутила ее приближения, не услышала ее и не почувствовала. Онапросто появилась рядом, как по волшебству. Давно прошли времена, когда вампирымогли со мной такое проделывать. Кажется, я на секунду перестала дышать,встретившись с ней глазами.

Лицо ее было изящно, как и все остальное, кожа коричневая соттенком молочной бледности. Глаза черные, не какие-нибудь там темно-карие, нопо-настоящему черные, как обсидиановый клинок, имя которого она носит. Обычно уМастеров вампиров глаза как затягивающие озера, куда попадаешь и тонешь, но этибыли сплошными черными зеркалами, не такими, куда можно провалиться, нопоказывающими истину. Я увидела в этих глазах себя, миниатюрные отражения, какв совершенных черных камеях, во всех подробностях. Потом образ разделился,раздвоился, растроился. В середине осталось мое лицо, а по сторонам появилисьволчья голова и череп. На моих глазах они стали сближаться, волчья голова ичеловеческий череп закрыли мое лицо, и на долю секунды невозможно стало понять,где кончается одно изображение и начинается другое.

Потом один образ воспарил над остальными - череп поднялсявверх сквозь черноту, заполняя ее глаза, занимая все мое поле зрения, и яотшатнулась, чуть не упав. Эдуард меня подхватил. Даллас вышла и встала возлевампира.

Бернардо и Олаф стояли за Эдуардом, и я знала, чтодостаточно ему сказать только слово, как они откроют стрельбу. Успокоительнаябыла мысль, хотя и самоубийственная, поскольку сейчас я ощутила ее народ, а этозначит, что раньше она перекрывала его от меня. Я чувствовала вампиров подзданием, вокруг, внутри. Сотни их было, и почти все старые. По нескольку сотенлет. А сама Обсидиановая Бабочка? Я посмотрела на нее повнимательней, стараясьбольше не встречаться с ее взглядом. Уже несколько лет мне не приходилосьпрятать глаза от вампира, и я забыла, как это трудно - глядеть на кого-то, ктохочет посмотреть тебе в глаза, и избегать его взгляда; довольно сложная игра.Они хотят поймать твой взгляд и зачаровать, а ты хочешь этого не допустить.

У нее была прямая челка, но остальные волосы убраны с лица,открывая изящные уши с нефритовыми кольцами. Миловидное создание, миниатюрнаядаже по сравнению со мной и профессором Даллас, но внешность меня необманывала. Под ней скрывался не особо старый вампир. Вряд ли ей хотя бы тысячалет. Я встречала вампиров постарше, и намного постарше, но ни один вампирмоложе тысячи лет не мог так греметь силой у меня в голове, как она. Силаисходила от нее почти зримым облаком, и я достаточно знала о вампирах, чтобыпонимать, насколько это у нее неосознанно. Некоторые Мастера с особымиспособностями, например, умеющие вызывать страх или похоть, просто выдаютнаружу силу этого рода постоянно, как поднимается от кастрюли пар. Это бываетнепроизвольно - по крайней мере отчасти. Но я никогда не видела, чтобы из когопросто текла сила, сила в чистом виде.

Эдуард что-то мне говорил, наверное, уже повторял, но япросто не слышала.

- Анита, Анита, как ты?

Я почувствовала твердость пистолета - не направленного мне вспину, а извлеченного из кобуры, а мое тело скрывало его от зала. Все моглообернуться очень плохо и очень быстро.

- Нормально, - ответила я, но голос мой никак не звучалнормально. Он был далекий и гулкий, будто я была оглушена, а теперь приходила всебя. Может быть, немножко так и было. Она не подчинила себе мой разум, но припервом контакте узнала обо мне такое, чего ординарный вампир никогда бы не могвыведать. Я вдруг поняла, что она догадалась, какого рода силу я представляю.Значит, у нее дар определять силу.

Прозвучал голос Обсидиановой Бабочки, с сильным акцентом иочень глубокий, не соответствующий ее комплекции, будто в голосесосредоточилась ее неимоверная сила:

- Чья ты слуга?

Она знала, что я - человек-слуга вампира, но не знала чей.Это мне понравилось. Она читает только силу, а не вдается в подробности, хотя,возможно, что и симулирует незнание. Но почему-то я сомневалась, что онаприкидывается несведущей. Нет, она из тех, кто любит демонстрировать знание. Отнее надменность исходила так же, как и сила. А почему бы ей и не возгордиться?В конце концов, она богиня, по крайней мере в собственных глазах. Чтобыобъявить себя божеством, надо обладать исключительным высокомерием или бытьпсихом.

- Жан-Клода, Принца города Сент-Луиса.

Она склонила голову набок, будто прислушиваясь к чему-то.

- Значит, ты истребительница. Ты не назвала при входе своегонастоящего имени.

- Не все вампиры согласились бы говорить со мной, зная, ктоя.

- И какой же вопрос ты желаешь со мной обсудить?

- Серию убийств с увечьем.

И снова она чуть повернула голову, будто прислушиваясь.

- Ах да. - Она моргнула и подняла на меня глаза. - Ценааудиенции - то, что лежит на твоих руках.

Наверное, вид у меня был достаточно недоуменный, потому чтоона пояснила:

- Кровь, кровь Сезара: Я желаю взять ее от тебя.

- Каким образом? - спросила я. Ладно, пусть меня сочтутподозрительной.

Она просто повернулась и пошла прочь. И голос ее донесся,как в плохо озвученном фильме: со значительным опозданием, чем следовало бы.

- Ступай за мной и не очищай руки.

Я повернулась к Эдуарду:

- Ты ей доверяешь?

Он покачал головой.

- И я тоже нет, - сказала я.

- Так мы идем или остаемся? - спросил Олаф.

- Лично я за то, чтобы идти, - сказал Бернардо.

Я на него не обращала внимания с той минуты, когда началосьжертвоприношение. Бернардо несколько побледнел, а Олаф - нет, у него был свежийвид, глаза сверкали, будто вечер ему очень понравился.