Жрец отдал лезвие коленопреклоненному. Тот принял его исклонился к нему лбом. Потом вылизал клинок, у острых краев - очень осторожно,пока не дошел до острия и до моей крови. Тут он вложил лезвие между губ, в рот,всосал, как женщина, делающая минет. Рот его задвигался вокруг лезвия. Я знала,что клинок его режет, а он сглатывает, напарывается нежными тканями на нож, авид у него такой, будто происходит что-то чудесное, оргиастическое, донельзяприятное.

Он одновременно глядел на меня - лицо его больше не былобезмятежным. Во взгляде пылал жар, который обычно появляется в глазах любогомужчины, когда он думает о сексе. Но ведь сейчас же он сосет острое стеклянноелезвие, разрезая себе рот, язык, горло, сглатывая собственную кровь,возбужденный моей кровью.

Кто-то схватил меня за руку, и я вздрогнула. Это был Сезар.

- Мы должны быть на сцене, чтобы ты потом вернулась наместо.

Он смотрел на коленопреклоненного, на всех остальных оченьвнимательно. Обвел меня вокруг них, и все глаза следили за мной, как за раненойгазелью.

Остальные три женщины были уже на месте, стояли запотускневшим теперь белым экраном. Они раздевались. Хихикающая блондинкаосталась в синем лифчике и трусиках, по-прежнему хохоча до упаду. Испанка снялатолько юбку и оставила на себе красные трусы и под цвет им красную блузку икрасные туфли на каблуках. Они с блондинкой прислонились друг к другу,покачиваясь и смеясь. Рамона не смеялась, стояла, не шелохнувшись.

Сзади прозвучал голос жреца:

- Разоблачись для нашей публики.

Голос был тих, но Рамона ухватилась за подол блузки изадрала его вверх. Лифчик у нее был обыкновенный, белый и простой. Белье - недля всеобщего обозрения, и вряд ли она собиралась сегодня перед кем-товыставлять себя. Блузку она сбросила на пол, руки взялись за верхнюю пуговицуштанов. Я высвободилась из руки Сезара и взяла Рамону за обе руки:

- Нет, не надо!

Ее руки обмякли в моих руках, будто даже такое мелкоевмешательство разбило чары, но она на меня не смотрела. То, что перед ней, онане видела. Она разглядывала какие-то внутренние пейзажи, невидимые мне.

Я подняла блузку с пола, вложила ей в руки. Рамонамашинально прижала блузку к себе, почти закрыв себя спереди.

Сезар взял меня за рукав:

- Занавес поднимается, времени нет.

Экран медленно пошел вверх.

- Нельзя, чтобы ты одна стояла одетая, - сказал он ипопытался стянуть с плеч пиджак. Показалась кобура.

- Публику напугаем, - сказала я.

Экран доходил уже до колен. Он схватил меня спереди заблузку, выдернул из штанов, обнажив живот. Потом упал на колени и стал лизатьмне живот, и тут экран поднялся совсем. Я попыталась схватить его за волосы, ноони были слишком короткие и мягкие. Куда мягче, чем были бы мои, если бы их такостричь коротко. Зубы Сезара чуть прикусили мне кожу, и я сунула руку ему подподбородок, поднимая вверх, так что ему надо было либо разжать зубы, либоприкусить сильнее. Он отпустил меня и поднял на меня глаза. В его взгляде былочто-то, но я не могла этого прочесть, - что-то больше и сложнее, чем можноувидеть в глазах незнакомого мужчины. Сложности сегодня меня совсем неустраивали.

Он поднялся, и у него было такое плавное и грациозноетелодвижение, что я не сомневалась: Эдуард поймет, кто он такой. Не человек.

Сначала он подошел к длинноволосой и поцеловал ее так, будтовползал в нее через рот. Потом повернул ее, как в танце, и ягуары сразу жеоказались рядом, чтобы отвести ее с охапкой одежды к ее столику. Следующей былаблондинка. Она поцеловала его, вцепившись бледными ногтями в спину. Чутьподпрыгнув, она обвила его ногами, заставив либо подхватить ее, либо самомуупасть. Поцелуй был продолжительный, но она его контролировала. Сезар отвел еек краю сцены, а она цеплялась за него, как прилипала.

Ягуары отодрали ее от тела Сезара и понесли над головами, аона сначала отбивалась, потом обмякла, смеясь.

Рамона вроде бы проснулась. Она заморгала, будто не понимая,где находится и где должна быть. Уставилась на блузку, которую прижимала ксебе, и вскрикнула. Сезар попытался помочь ей одеться, и она влепила емупощечину. Я попыталась ей помочь, но теперь она уже боялась и меня, бояласьвсех.

Ягуары хотели помочь ей спуститься, и она упала, чтобы ониее не трогали. Наконец мужчина, сидевший с ней за столом, подошел и увел ее изсвета, из круга чужих.

Она плакала и что-то тихо бормотала по-испански. Надо будетс кем-нибудь о ней поговорить. Не могу я уехать из города, зная, что такиештуки будут продолжаться. Если бы это был вампир, который один раз призвал еетак, то он мог и потом призвать ее в любой момент, в любую ночь, и она быответила. У нее бы не было выбора.

Сезар стоял передо мной. Он поднял мою руку - наверное,поцеловать, но это была рука, которую я порезала, чтобы показать, что неисцелюсь. Хотя на это вроде бы всем было наплевать. Сезар поднял мою руку иуставился на ранку. Маленький порез, и крови немного, но он не затягивался.Будь я ликантропом, ранка уже зажила бы.

Сезар уставился на кровоточащий палец.

- Кто ты? - шепнул он.

- Долго рассказывать, - шепнула я в ответ.

Он поцеловал ранку, как мать целует пальчик ребенку, потомего губы скользнули вдоль пальца, к руке. Свежая кровь показалась из пальца,яркая и блестящая под прожекторами. Высунулся язык Сезара, подхватив капельку.Он наклонился ближе, будто для поцелуя, но я мотнула головой и пошла клестнице, ведущей со сцены, прочь от него.

Ягуары хотели мне помочь, но я глянула на них, и онипопятились, давая мне дорогу. Эдуард придвинул мне стул, и я ему это позволила.Пока я была на сцене, нам подали еду. Эдуард протянул мне льняную салфетку. Яее обернула вокруг пальца, потуже.

Даллас встала и подошла ко мне, перегнувшись через спинкумоего стула.

- Что там случилось? Я один раз выходила добровольцем, и нис кем ничего не случалось.

Я посмотрела на нее. Лицо ее было серьезно и озабоченно.

- Если ты думаешь, что ни с кем ничего не случалось, то тыплохо смотрела.

Она озадаченно нахмурилась.

Я покачала головой. Все равно уже поздно, и вдруг на менянавалилась усталость, и не хотелось ничего объяснять.

- Это я при бритье порезалась.

Она нахмурилась сильнее, но поняла, что я не хочурассказывать, и вернулась на место, оставив меня объясняться с Эдуардом. Оннаклонился ко мне, прямо к уху, и шепнул тихо-тихо:

- Они знают, кто ты?

Я обернулась, приложила рот к его уху, хотя пришлось встатьна стуле на колено и прижаться к Эдуарду. Очень интимно выглядело, зато я моглашепнуть так тихо, что даже не была уверена, расслышал ли он.