Два дня мы простояли в вагонах и затем получили указание штаба стать в деревню Ламаюань. Для штаба была отведена обширная кумирня, в которой стояли 23 китайских бога. На мое указание китайскому чиновнику, что неудобно стоять в кумирне, ведь придется же в ней и спать, и есть, и курить, и работать, чиновник сказал:

– Пожалуйста, живите как вам удобно, можно и говорить, и есть, и курить, лишь бы только не трогали свечей, поставленных около каких-то ящичков и против маленьких статуэток, и не тушили бы зажженных свечей.

Мы расположились как могли, но чувствовали себя неуютно среди этих богов: у всех были злые лица, у каждого иное положение рук, но у всех как бы грозящее.

Как только установили поезд на запасном пути, я сел верхом и выехал на бивак черноярцев. Застал полк на купанье, почти все люди были в воде. Заехав в реку среди купающихся, которые все встали, я поздоровался с полком. Ответив на приветствие, полк встретил меня громким продолжительным «ура». Очевидно, настроение было хорошее.

Со второго дня начали высаживаться чембарцы и последняя батарея 28-й артиллерийской бригады. В Черноярском полку уже шли ежедневные занятия.

Недолго пришлось нам жить в кумирне. На другое утро, 11 августа, в семь часов утра пришла телеграмма начальника полевого штаба: командующий армией приказал дивизии выступить с получением сего и следовать по Большой Мандаринской дороге на Ляоян с таким расчетом, чтобы быть в Ляояне не позднее полудня 12 августа. Такое требование при тогдашнем состоянии путей как бы указывало на то, что требуется поддержка в бою. Период дождей еще только заканчивался, дороги представляли из себя одну сплошную топь. До Ляояна было 28 верст. Черноярский полк был на учении, Чембарский заканчивал высадку.

Приказав полкам изготовиться к выступлению, стал при помощи переводчиков искать проводников. Нашлись трое, которые согласились провести нас проселком, через сплошное море гаоляна до Большой Мандаринской дороги. Приходилось пройти девять верст, не видя ничего, кроме неба сверху, а кругом одни верхушки гаоляна.

К 10 часам утра все были готовы, и мы тотчас же выступили. С большим трудом в три с половиной часа прошли мы эти девять верст, почти сплошь в воде и жидкой грязи. Но когда вышли на Большую Мандаринскую дорогу, то увидали, что пока были одни цветочки, а ягодки нас поджидали на этом ужасном тракте, проложенном по сплошной лесной почве. Дав часовой привал, двинулись дальше, утопая в липкой светло-желтой жирной грязи, шли до полных сумерек и стали на ночлег в двух деревнях, расположенных по обе стороны дороги, в 11 верстах от Ляояна. Подъем назначил в три часа утра. Часов с девяти вечера пошел сильный частый дождь и шел, не переставая, всю ночь. Когда настало время тронуться, орудия оказались настолько всосанными в размокшую почву, что никакие усилия лошадей и номеров сдвинуть их не могли. Пришлось прибегнуть к героическому средству – нанять три фанзы, сложить в них вещевые мешки и шинели пехоты, взяв на людях лишь патроны и хлеб, оставить в фанзах караул и, приставив к каждому орудию по взводу пехоты, двинуться в дальнейший путь.

С неимоверным трудом прошли мы пять верст и в 11 часов утра встали на привал в шести верстах от Ляояна. Были слышны орудийные выстрелы, но кругом все было спокойно. Вскоре прибыл еще с вечера направленный мною в главную квартиру полковник Скалон и привез следующее приказание: штабу дивизии с 284-м Чембарским полком стать в деревню Савогодзе. 282-й Черноярский полк направить в Ламатунь. Командующему дивизией прибыть в Ляоян к командующему армией для получения дальнейших указаний.

Удивленный таким приказанием, я невольно спросил:

– Значит, не требовалась немедленная поддержка в бою?

– По-видимому нет, и бои как бы затихли.

Пригласив командиров полков, я отдал соответствующее распоряжение, разрешил отобедать, затем, дав людям хорошенько отдохнуть, разойтись по назначенным местам. Сам поехал в Ляоян к генерал-адъютанту Куропаткину, жившему в специальном поезде.

Сперва зашел к начальнику полевого штаба, генерал-лейтенанту Сахарову,[149] тоже одного со мной выпуска из академии. Когда мы обнялись и поцеловались, Сахаров спросил:

– Так ты дошел и с артиллерией, и с обозом?

– Да как же было не дойти, ты разве не помнишь текста своей телеграммы? Я был уверен, что требуется боевая помощь, и прибег к чрезвычайным мерам, дошел в полной готовности вступить в бой. А каково будет теперь подвезти к частям оставленные под караулом шинели и мешки?

Сахаров:

– Ну, другие нас так не балуют и больше шести-десяти верст в день переходов не делают.

От Сахарова прошел к командующему армией. Генерал-адъютант Куропаткин встретил меня очень тепло и высказал следующее:

– Вам назначено занять укрепленные позиции у д. Савагодзе, изучите их внимательно со своими командирами полков, так как вам на этих позициях придется умирать. Прошу вас при каждой возможности приезжать ко мне, дабы мы могли обо всем подробно переговорить, оставайтесь почаще у нас обедать, чтобы со всеми познакомиться и быть в курсе событий. Ваши части, привлеченные в бой, заявили себя очень хорошо. Да и ваш сегодняшний подход свидетельствует, что в трудные минуты мы можем на вас положиться.

На другое же утро мы приступили к осмотру вверенной нам позиции. Нас поразило то, что батареи были построены на самых макушках сопок и представляли отлично видимую для противника цель. На вопрос командира артиллерийского дивизиона, полковника Булатова, заставлю ли я их занимать эти батареи, я определенно ответил:

– Нет, нам придется самим выбрать соответственные места по тальвегам[150] за склоном гор и самим построить новые батареи; к постройке приступить немедленно, необходимый наряд рабочих будет сделан от пехоты, но прошу все, что только возможно, делать собственными средствами артиллерии.

Так проработали мы 14, 15 августа. 16-го был день полкового праздника 284-го Чембарского полка.

Для молебна полк был выстроен на небольшой площадке впереди бивака. Последние дни были жаркие, солнечные, мы успели обсохнуть и обчиститься. Богослужение совершалось под неумолкаемый гул артиллерийской канонады. Все видимые глазом сопки были как бы окутаны клубами белого дыма от непрерывно лопающихся шрапнелей. Зрелище было захватывающее.

Во время богослужения пошел дождь, и тут мы впервые наглядно увидали, какой страшной стихией становилась вода в период тамошних дождей. Наша фанза отделялась от места молебна мелким ручейком, через который я легко перескочил. А через каких-нибудь полчаса после начала дождя от фанзы нас оделяла бурная река, которую мы с трудом переехали, стоя в двуколке. Проходивший через деревню Сибирский артиллерийский дивизион[151] прошел через эту реку, имея воду выше брюха лошадей, орудия в воде.