Вообще мне повезло, особенно с людьми, назначенными ко мне. Еще из Одессы со мной прибыл денщик, имеритин Фома Даушвили, который как нянька ходил за мной, заботился чтобы у меня всегда все было, и спать ложился у двери в мое помещение. Кучером был назначен Егор Андрюшин, служивший у помещика, абсолютно трезвый, превосходно управлявший четверкой, тройкой, парой и одиночкой, прекрасно ходивший за лошадьми. Поваром попал тоже служивший у помещика – отличный повар, честный, услужливый, умевший ко всему и всюду приспособиться, часто готовивший нам обед в лютые морозы на открытой ветру, на маленькой походной плите. Но насколько Егор был трезв, настолько Павел неудержно пил; пришлось запретить выдавать ему на руки положенные деньги и то, что я ему назначил от себя. Все его деньги записывалась в книжку, хранились у капитана Мухина и все ему необходимое покупалось лишь по его просьбе. Оба были срока службы 1887 года, то есть старейшие из призванных, и мы старались именно людей этого срока назначать в офицерскую прислугу, в обозные, вообще на нестроевые должности.

27 июня в Пензу прибыл государь император в сопровождении великого князя Михаила Александровича и военного министра благословить полки, выступавшие на войну.

После молебна, отслуженного перед строем, государь император благословил каждый полк иконою, которую затем в течение всей войны полковой знаменщик носил на груди – и на походе, и во время боев. Пропустив войска церемониальным маршем, государь им пожелал счастливого похода и благополучного возвращения домой.

После парада командир корпуса и начальники дивизий были приглашены в высочайший поезд для проезда в Златоуст и Самару.

И там состоялись такие же смотры. Всюду, проезжая по рядам, государь беседовал с людьми. Огромное большинство из них увидели государя впервые и не сводили с него глаз, и смело отвечали на все вопросы, обращаясь к царю на ты. И только в 282-м пехотном Черноярском полку один из унтер-офицеров на вопрос государя, в каком полку он был на действительной службе, ответил:

– В 15-м гренадерском Тифлисском полку[140] и был в Сводном полку Вашего Императорского Величества[141] в Царском Селе. Не чаял я, государь, вас больше увидать, а вот Господь сподобил.

С пятого июля началась посадка в вагоны и отправка эшелонов на театр войны. В каждом полку перед выступлением первого эшелона были отслужены молебны в присутствии военных, гражданских и городских властей. Города благословили полки иконами, было предложено угощение офицерам и солдатам. В Самаре, когда полк после молебна двинулся с поля, из толпы зрителей выделилась маленькая старушка и, подбежав к командиру полка, передала небольшую икону со словами:

– Примите в благословение от дворян, она у нас более 400 лет в роду.

Только тот может в полной мере оценить все благодетельное влияние запрета продажи водки в период мобилизации 1914-го, кто проделал посадку войск и отправление эшелонов во время войны с Японией. Не только вся родня, но масса посторонних людей старались всеми силами передавать людям как можно больше водки и буквально спаивали их. Пришлось задолго до часа посадки оцеплять вокзалы и никого не пропускать на станцию до окончания посадки в вагоны, и выпускать провожающих на перроны лишь перед самым отходом поезда. В городе можно было видеть такие сцены: упившийся солдат уже лежит, а сидящая около него баба, плача и причитая, подносит к его губам бутылку с водкой и льет ее ему в рот.

Когда отходил эшелон штаба, удалось сохранить настоящий воинский вид. В буфете 1-го класса ко мне подошел совершенно приличный, средних лет человек и просил разрешения пригласить к столу писаря Зайцева.

– Мы собрались (указывая на угольный стол) всей семьей проводить его и хотели бы с ним проститься.

Я разрешил, но при этом взял с него слово, что они не будут спаивать Зайцева.

Казалось, все обстояло благополучно, поезд тронулся как всегда при криках «ура» и махании шапками. Уже мы шли с четверть часа, когда, выглянув из окна, я увидал через одну теплушку от нашего вагона этого самого Зайцева сидящим на краю вагона со свешенными наружу ногами, махавшего руками и, раскачиваясь, во весь голос горланящего песню.

Не успел я показать его Скалону, как видим что Зайцев, потеряв равновесие, полетел из вагона стоймя на голову и затем растянулся на пути. Пока подали сигнал, остановили поезд, протрезвевший Зайцев сам подбежал и оказался невредимым. Я все же приказал усадить его в угол, приставить к нему наблюдающего с тем, чтобы никуда не выпускать и сместил его со старшего разряда в младший.

Пунктом сосредоточения дивизии была назначена станция Шаха-Южный, вторая станция к югу от Мукдена. Маршрут был составлен на 35 суток, из них шесть дневок. В штабном эшелоне шли, помимо обоза штаба, еще дивизионный обоз и дивизионный лазарет, свыше 600 лошадей. На каждой дневке устраивалась проводка всем лошадям; на продолжительных остановках при помощи запасных сходен сводили только тех лошадей, у которых было можно опасаться колик и хорошенько пробежали их. В Сызрани предстояла пересадка в другие вагоны. По большей частью и начальствующие лица попадали в теплушки, но, как я уже упомянул выше, описывая отправку войск из Одессы в 1900 году, руководивший в Сызрани отправкой поездов генерал-майор Пилль, в память нашей совместной тогда работы, приказал пропустить наш пульмановский вагон до самой станции Маньчжурия, на которой мы пересели в бронированный вагон Восточно-Китайской железной дороги.[142]

Ехали мы с удобствами. В отведенных мне двух маленьких купе были раскрыты внутренние двери и в них вставлен складной столик, на котором мы пили кофе, чай, ужинали и играли в винт. Обедали на станциях, и так как расписание воинских поездов не совпадало с часами обеда в буфетах, мы вперед давали телеграмму, чтобы к такому-то часу нам приготовили обед на 14 человек. Кормили везде хорошо и очень дешево. Обед в два блюда – 50 копеек, в три – 75 копеек. Кроме того, на многих станциях можно было очень дешево покупать: хлеб, яйца, пироги, домашнюю птицу от местных крестьян. В то время еще ходил поезд экспресс. Пользуясь этим, мы на известных станциях отпускали записного охотника капитана Ворка, который с кем-нибудь из железнодорожных служащих охотился целые сутки, затем с экспрессом догонял эшелон и всегда привозил много всякой дичи, до кроншнепов включительно, и тогда у нас были настояние лукулловские ужины.