– А бабушка училась в колледже? – спрашивает Адди.

– Да, – отвечаю я. – На учительницу.

– Но разве она была учительницей?

Папа взбалтывает коктейль соломинкой, стараясь сделать его не таким густым.

– Была недолго, пока не забеременела твоей мамой.

– А почему она не захотела учить детей, когда ты родилась, мамочка?

– Время было другое, – объясняю я. – Вдобавок бабушка так мне обрадовалась, что захотела сидеть дома и целый день заботиться обо мне.

– Но ты тоже учительница, – замечает Адди.

Началось.

Папа макает в свой коктейль ломтик картошки, он и меня этому научил, хотя мама считала подобную привычку отвратительной.

– Твоя мама не учительница, Адди. Она профессор, потому что получила степень, и теперь учит студентов. Твоя мамочка – доктор наук, а это другое. Дедушка очень-очень гордится, что она такая образованная.

– Ох, папа… – Я макаю ломтик в его коктейль, не в свой: с клубникой картошка мне не нравится. Поворачиваюсь к отцу, сидящему рядом на скамейке, и говорю одними губами:

– Люблю тебя.

Адди по-прежнему пытается высосать густой коктейль через соломинку.

– Мамочка, но ты же не сидишь со мной дома, как бабуля с тобой сидела.

– Нет, Булочка.

– А почему?

– Потому что люблю свою работу. Я люблю свою работу и тебя люблю. Мы живем в эпоху, когда женщины могут делать и то и другое одновременно.

Папа наблюдает за Адди. Я тоже.

В ее голове крутятся шестеренки. Она уже не ест картошку. Не пьет коктейль. Подходит официантка поинтересоваться, не нужно ли нам чего-нибудь, и мы ее отсылаем.

И тут Адди спрашивает:

– А папа вместо тебя не хотел со мной дома остаться?

Отец смотрит на меня, приподняв брови.

– Нет, Адди, – отвечаю я.

Дочь все еще сверлит меня взглядом. Чем старше она становится, тем сложнее давать ей расплывчатые ответы.

– А папа так же, как ты, любит свою работу?

Обдумываю вопрос.

– Наверное, лучше спросить у него, Адди. Скажу одно: папа любит то, что он делает, и делает это очень хорошо.

Адди кивает.

– Вот почему он все время уезжает. Потому что всем нравятся его фотографии, и папу просят путешествовать по миру и фотографировать!

– Верно, – кивает мой отец.

Или потому что отношения у твоих родителей последнее время складываются так себе. Пусть мы очень рады, что ты появилась в нашей жизни, ребенок не может спасти брак.

Разговор переходит на другие, не такие щекотливые темы: любимый предмет Адди – история, и папа зовет ее в один из исторических музеев, где она еще не была; снова о бабушке и ее жизни – Адди часто об этом стала спрашивать. Ей интересно, снимем ли мы опять летом дом на пляже. «Может быть», – отвечаем мы.

«Хотя на сей раз, возможно, не с твоим отцом», – про себя добавляю я.

Наконец с картошкой и коктейлями покончено, мы расплачиваемся и возвращаемся в дом папы – настало время еще одной традиции, которой мы обзавелись. Возможно, я люблю ее больше всех.

Папа включает в мастерской все лампы. Я двигаю стул на свое любимое место. Но Адди не устраивается рядом.

– Надевай перчатки, – велит ей папа.

Адди послушно натягивает перчатки, разумеется, розового цвета. Дед нашел их для нее бог весть где.

– Уже почти готово! – с гордостью отмечает она.

– Верно, милая.

А потом вместе с дедулей они шлифуют стол, который смастерили для комнаты Адди. Отец учит внучку работать руками: как оказалось, ей это очень нравится.

Подобным они могут заниматься часами: торчать в мастерской, стучать по дереву, шлифовать, почти не разговаривая. Играет музыка; время от времени отец чему-то учит Адди. Иногда мы общаемся, но в основном я просто сижу и наблюдаю.

На миг рука Адди замирает, дочь смотрит на моего отца.

– А когда закончим, можем еще что-нибудь сделать? – спрашивает она.

– Ну конечно, – расплывается в улыбке папа. – Все что захочешь!

– Может, стул для этого стола?

– Отличная мысль.

– И покрасим в бабулин любимый оттенок розового, – решительно кивает Адди.

Мы с папой переглядываемся и усмехаемся. Адди обожает розовый – вот единственная причина, почему моя мама соглашалась терпеть этот цвет.

– Бабуле бы точно понравилось, – заверяет отец.

Перед тем как вернуться к работе, Адди смотрит на меня:

– Ты правда думаешь, что бабуля может нас видеть? Она знает, что мы тут, что мы о ней говорим? Знает, что мы по ней скучаем?

Сложные вопросы… Говорить «мама все еще с нами, она видит нас, знает, что мы ее любим и скучаем по ней» – всего лишь выдавать желаемое за действительное. Но мне все равно. Потому что я тоже этого хочу. Мечтаю об этом каждый день с тех пор, как она умерла.

– Да, милая, – отзываюсь я. – Я правда так думаю.

ГЛАВА 34

8 апреля 2015 года

Роуз, жизни 1 и 2

– Доктор Наполитано, мне очень понравилась ваша книга. – Девушка, похожая на аспирантку, останавливает меня в холле отеля, где проходит конференция.

Внутри светло и тепло, в противовес морозной и снежной погоде Колорадо, что царит снаружи.

– Спасибо, – киваю я.

Незнакомка примерно с меня ростом, черноволосая, выглядит стильно в красном платье без рукавов, открывающем мускулистые руки и икры.

– Читали для курса? – интересуюсь я.

– Вообще-то, нет. – С обеих сторон нас огибает поток выходящих с конференции. «Рыбки» в твиде устремляются в различные залы, подготовленные для докладов и лекций, или к лестнице, ведущей на книжную ярмарку. – Я ее прочитала, потому что сомневаюсь, хочу ли детей. Выходит, читала ее для себя.

Это заявление звучит как признание, признание в преступлении.

Мне хочется взять и обнять девушку, обнять и отвести туда, где можно посидеть и попить кофе. Пусть знает, что она не одна, нас куда больше, больше, чем мы представляем.

– Я написала эту книгу для себя. Ну и в конечном счете для таких, как вы.

Мне требовалось как-то пережить разрыв с Люком, поэтому какое-то время назад я решила отыскать других женщин, у которых нет и не будет детей, которые, вероятно, их никогда не хотели и отстояли свое мнение. Я стремилась поговорить с ровесницами, испытавшими нечто подобное. Возможно, это решение тоже стоило им брака. Выяснилось, что нас много, однако большинство вынуждены скрывать свою позицию.