Даже рояль был тот же, что и в кабинете. Только на этот раз без уродливого чехла, на котором спал Чарльз, но все равно возле окна, которое пришлось разобрать ради инструмента.

Планировка была, как в моей квартира, только зеркально отображена.

Хотя я должна была забрать только кошачий лоток, а никак не устраивать экскурсию, я не удержалась. Обошла всю квартиру, ведя ладонью по шершавой спинке дивана, по гладкому и холодному боку рояля. По гладкому шелку постельного белья, шероховатой кирпичной стене и дальше, по периметру, не избегая даже стекол. Я не должна была вторгаться, погружаться, но эмоциональные качели, когда я оказалась в его квартире, взмыли так высоко, что я не смогла удержаться.

Я словно вернулась в особняк, в который, как я считала, больше никогда нельзя вернуться, ведь время нельзя повернуть вспять. Сейчас было только одно отличие — рояль молчал. А я привыкла к тому, как он играл для меня по ночам.

Подхватив лоток, я пообещала себе, что ни за что не вернусь в квартиру Гранта, ведь поводов больше не было.

Но следующей ночью я пришла опять.

Приручение дикой кошки.

Вот как охарактеризовала мои новые отношения с Джеки специалист по психологическим травмам. Я не должен форсировать наши отношения и обязательно держать дистанцию, чтобы не вынуждать ее занимать оборону. Мне нужно добиться, чтобы она, наоборот, начала ко мне тянуться, объяснила специалист. 

Я хорошо понимал, о чем она говорила. Лучшего всего Джеки умела убегать. Я убедился в этом снова, когда вернулся из своего короткого путешествия и зашел забрать Чарльза. 

Джеки держалась так далеко от меня, насколько это было возможно в ее крохотной квартире. У другой стены, спиной к окну, тогда как я по-прежнему был приклеен к порогу. Казалось, стань я на шаг к ней ближе, и она выпрыгнула бы, лишь бы не позволить мне приблизиться. 

Дикая, испуганная кошка. Которую я во что бы то ни стало должен приручить. 

Я получил обратно ключи от своей квартиры, которые намеренно оставил Джеки. Это тоже было частью приручения. И с силой впихнул обратно в корзинку Чарльза, который явно не хотел возвращаться. Кот не понимал правил этой странной игры. Он хотел ее себе, навсегда. Хотел носиться за ней по траве, как в тот день у бассейна.

Позже, обещал я Чарльзу, когда-нибудь она будет нашей, но чуть позже. Кот меня не понял и просидел до вечера в корзине, обиженный, хмурый, проклинающий меня одним только взглядом. «Ты даже особняк продал», как бы говорил его насупленный взгляд. «Ты только обещаешь и ничего не делаешь».

Чарльз не понимал, что сейчас мы должны дать ей свободу. Как бы тяжело это не было.

Иначе она сбежит. 

Опять.

Джеки не знает, что такое доверие. Ее отношения строились на пунктах контрактов, а не на человеческих чувствах. Она привыкла не доверять мужчинам, и этот опыт дорого ей обошелся. Она цеплялась за прошлое и всеми силами отталкивала любого, кто приближался к ней, особенно если эти отношения не были ограничены контрактом.

Наш контракт давным-давно истек, и было настоящим чудом, что она все еще общается со мной. Пусть и из другого угла комнаты. Теперь я это понимал. Она была здесь, а я радовался даже такому. Ведь если бы я не догнал ее после банкета, Джеки могла уже быть на другом конце света. И тогда разыскать ее было бы сложнее.

«Покажите, что доверяете ей», — терпеливо объясняла психолог. — «Тогда однажды она сможет довериться вам. Бесполезно объяснять, что вы никогда ее не бросите. Она не поймет вас, для нее эти слова прозвучат как на другом языке, которого она не знает. Вы должны показать действиями, что даже если вы уйдете, уедете, отдалитесь от нее на какой-то срок, то после обязательно вернетесь, потому что она важна для вас».

Вот почему я оставил ей кота, ключи от квартиры и уехал. Для того чтобы показать ей, что я всегда возвращаюсь. К ней.

Меня не ждали в другом филиале в этот раз и вряд ли будут ждать после, когда мне опять придется куда-нибудь сбежать. Мой бизнес доживал последние дни. После того, как я сбежал с собственного банкета с другой женщиной, бросив беременную невесту, поборник морали Штайн предсказуемо пришел в ярость и попросил адвокатов пересмотреть уже подписанный контракт. 

Для меня слишком многое было поставлено на карту, я согласен был потерять даже собственное дело и понести убытки. А вот Дональд оказался не готов. 

Он натравил собственных адвокатов на Штайна, а также на меня за то, что я поставил бизнес под угрозу, и вцепился в свою часть акций, как пес в обглоданные кости.

Я заложил особняк и городскую квартиру, чтобы расплатиться с адвокатами, неустойкой и штрафами, а на оставшиеся деньги арендовал и отремонтировал эти две комнаты по соседству с Джеки. Слишком многое я поставил на кон ради нее, чтобы теперь сдаваться. Сбережения на моем счету таяли, как снег по весне. Дело всей моей жизни шло ко дну, а Дональд при каждой нашей встречи не упускал случая поупражняться в сарказме.

Тем временем, женщина, ради которой я делал это, ничего об этом не знала.

— Мне, конечно, говорили, что она хорошо отсасывает, но разве три минуты удовольствия стоят этого, Адам? — при адвокатах и посторонних спрашивал Дональд.

Или:

— Она любит деньги, Адам. Как только она узнает, что ты нищий — начнет полировать другие члены с тем же рвением, как сейчас объезжает твой.

Я молчал.

Каждую гребаную встречу. Говорил только с собственным адвокатом.

Дональд больше не был мне другом, которому я мог довериться. Любое слово он мог извратить так, как ему было удобно. А еще он не был тем, кто нашел с нуля новое применение электронной музыке. Дональд умел пользоваться и преумножать уже имеющееся, но не умел изобретать новое. Конечно, он боялся остаться без цента в кармане после раскола нашей фирмы.

А я нищеты не боялся.

Боялся упустить ее, дикую кошку, которая выставляла коготки каждый раз, когда видела меня. Словно ничего и не было между нами. Но я с самого начала знал, что должен буду запастись терпением.

Поскольку свободного времени у меня прибавилось, я стал чаще садиться за рояль. Еще в особняке у меня стало кое-что получаться, и теперь я решился довести мелодию до ума. Написать ее от начала и до конца. Вооружился нотной тетрадкой и карандашом, прерывался только на кофе.

Тонкие стены не прибавили мне благодарных слушателей, скорее наоборот. Однажды я слишком засиделся. Привык к тому, что могу играть, когда захочу, и отвык жить в многоквартирном муравейнике, где слышен каждый шорох.

Но даже тогда я не встал из-за рояля, пока не сыграл мелодию до конца. 

А пока записывал завершающие аккорды в нотную тетрадь, в дверь постучали. Предсказуемо. 

Глянул, где Чарльз, убедился, что кот дрыхнет без задних лап на диване, и пошел открывать дверь.