дрожит, тараканы разбегаются, эндемики состоят из таксонов, таксоны из дискретных объектов, дискретные объекты из вейвлет-преобразований, такова природа. Волосы под картузом взмокли, подбородок приник к груди, будто на клее, то и дело он менял манеру, но сам понимал, что вскоре остановится надолго и его максимум сузится до хождения по балке, а равновесие до разведённых рук.

— О, Кобальт, ты чего это прёшь?

Он был рад любому поводу, ударил бревном в землю, долго выдыхая, не садясь сверху, повернулся.

— Да вот, волшебную палочку нашёл.

— Чего?

— Как поллен на бёдрах фей.

Он хмыкнул, сперва подумав, не атака ли это на него в общем и на масонство в частности, такого он почти не мог ожидать, в сомнении вышел на дорогу. Посмотрел в лицо, поднял ногу потрогать.

— А что ей будет?

— Бактерии с твоих лаптей перекинутся, большего тут опасаться не приходится.

— Стукач ты, золотарь Третьего отделения и сукин сын агент. Нашёл какую-то бандуру в лесу, а теперь твердит, что она, мля, фееричная.

Генрих Корнелиус, известный как Агриппа Неттесгеймский, спустя рукава относился к демонологии, так сделался Фаустом под пером Гёте; Мерлин то и дело кричал что-то подобное с башни — оказался вставлен в роман Марка Твена; Джон Ди дал основы «Енохианской магии» — разворовали библиотеку; Фридрих Месмер со своим внушением колебаний вообще в какие только сочинения не угодил. Возможно, эта совокупность судеб и могла быть наукой другим, но стала наукой Кобальту.

Старик оттянул левое веко и повращал глазным яблоком, тяжело встал, он привык прибедняться в обществе и в одиночестве уже не мог перестроиться, прошёлся по кабинету. Перо-карандаш, страницы дневника, дюжину ощипанных перьев, початый брикет сухих чернил, флакон с жидкостью для разведения, тупой канцелярский нож для конвертов, которым он чинил перья, пресс-папье с ручкой в виде фабричной трубы освещал единственный огарок свечи. Он перечитал вчерашнюю запись — небольшой, но глубокий очерк о группировках, на дух не переносящих друг друга. В нём с жаром и где-то с буйством обсуждались образы богов перед утверждением, что они, естественно, вызнавали, как там у тех, чтоб ни одна часть не совпала. Слон, планеты, triplicatio extremitatum [110] и благостные мины уже заняты.

Подошёл к окну и сразу увидел — он видел это в чём угодно, — как люди суетились вокруг «защитных» стен, прятались от себе подобных, делались за ними спокойнее, садились за низкими, высились во весь рост за высокими, боялись прикосновений по одиночке и не боялись вместе. Целое растакое общество, чтоб его, поветрие. Но там невежды, прихвостни, только и знающие, что интересничать о смерти, бить друг друга по яйцам и креститься слева направо. Рука поднималась для одного, а оканчивала путь противоположным, гладила по щетине в слезах, оттягивала изнутри щёку, стискивала сосок, швыряла каминные щипцы в оконный проём, дрочила, давала пять, гнула дужку за ухом, тянулась за указкой, крала гагатовый комплект, брала за промежность дворовую девку, била щелбан вылетевшей кукушке, растирала пепел у носа.

Поплёлся на улицу, к границе между околотками — конно-железной дороге, просто посередине стал дожидаться пассажирского вагона. Мещане ничего не подозревали, ждали поодаль также, до того каждый каждому кивнув. Конка стала слышна издалека, раньше, чем показалась. Он нырнул рыбкой, Альфредом Брауншвайгером, попав под колесо, тяжеловозы поднатужились и разрезали позвоночный столб. Голова оставила несколько вмятин в дне вагона и осталась лежать, почти бесформенная.

На стук вышла Ева в восьмидесятом поколении, защищаемые ею души, кто мог стоять и кто знал о визите, облепили окна по обеим сторонам крыльца их обывательского дома. Она не притворила доски´, оставляя себе возможность отступления, в то же время ясно давая понять, что незнакомцу путь внутрь заказан. Он что-то произнёс, фальшиво улыбаясь жирным ртом, они отпрянули от ужаса.

После, когда всё было кончено, — от головешек вился дымок, мокрая сажа лоснилась, прорехи в кирпичной ограде наскоро затянули проволокой, воронка в середине двора огорожена полицейской лентой, фрагменты тел в дерюжных пакетах и подле каждого жестяная лопатка с цифрой, территория отснята, дымился и фотографический аппарат, и его повелитель, осев в месте, где стена сада поворачивала на девяносто градусов, разваленный разрядом дуб распилен на куски, подготовлен к транспортировке, натянутые верёвки там, где стояла исчезнувшая конюшня, — один дал показания под протокол, что, как только он открыл рот, столп пламени окатил защитницу, но она не дрогнула; второй пояснил, его спрашивали впоследствии о том случае очень часто сторож, писатели, брандмейстер, смотритель музея при ратуше, смутные фигуры дальних сил в его воображении, прозопомант из близлежащей лавки, так вот, он пояснил, что никакого огня рот незнакомца, разумеется, не изверг, зато одним длинным предложением тот сделал фантастически-фатальное предсказание конца всем им, помянул пятнадцатого номера, месть, жажду, захолустье, затворничество, мел, катапульты, лестницу, произнося это, он превратил свои пальцы в корни, пробившие ботинки и с лёгкостью влезшие в землю перед крыльцом, пронзая на пути брусчатку, намекая, что он не сойдёт с места, если ему не подадут какого-то внука, как-то связанного со всем этим, но как, он не мог разъяснить даже своим товарищам, с которыми многое прошёл.

Тонкий вопрос, требующий соответствующих мер, либо никаких вовсе, лучшее враг хорошего, странность почти искоренили, и это само по себе странно, люди их отчего-то не оставляли в покое, всегда у кого-то, кто был в курсе дела, находилась претензия, по каким весям ни отбудь. Здесь, по мнению знавших ситуацию изнутри, и возникала ответственность первоначала, ему давно предлагали открыть несколько дублёров, со здоровыми актёрами внутри, какие сразу перестали бы считаться безработными.

Генрих VI приходился правнуком Джону Гонту Ланкастеру, третьему сыну Эдуарда III, а Ричард Йоркский — праправнуком Лайонелу Антверпенскому, второму сыну Эдуарда III по женской линии, по мужской — внуком Эдмунду Лэнгли, четвёртому сыну Эдуарда III (если на то пошло, первый его — Эдуард Вудсток Чёрный принц), в то время как дед Генриха VI Генрих IV насильственно подмял под себя престол за год до смерти Готфрида Невшательского, принудив Эдуарда II к отречению, что сделало сомнительным притязание династии Ланкастеров.

В этом ублюдочном феодализме с головой погряз и Якоб Ньюкасл, к закату карьеры имевший ряд обязанностей, связанных с тем, что Екатерина Французская являлась женой Оуэна Тюдора и вдовой Генриха V, чей сын Эдмунд, единоутробный брат Генриха VI, женился на Маргарите Бофорт, правнучке Джона Гонта Ланкастера через узаконенную линию потомков его любовницы Катерины Свинфорд.

30 декабря 1460-го года он переминался с ноги на ногу в рядах армии Ричарда Йоркского у Уэйкфилда, в графстве Йоркшир.