не набравших полной силы, но глаза сияли голубизной, и я бы чувствовала себя прекрасно, – если бы не этот проклятый ётун с его проклятым жеребцом.

О́дин прохаживался по валу опираясь на копье. Я увидела его сзади – в его фигуре ничего старческого уже не осталось. Прямая широкая спина, мускулистые плечи… и огромный шрам, отражение того, что на груди, – ведь копье пронзило его насквозь. Я невольно содрогнулась – как всегда, когда это вижу. Я словно чувствую это копье в собственном теле – будто это я вишу на дереве, пронзенная, словно рыбка вертелом, без надежды освободиться, без надежды жить дальше, охваченная ужасом, тьмой и холодом без проблеска тепла и надежды… Я бы и не смогла. Я провожаю людей из смерти в жизнь и из жизни в смерть, но сама не пребываю в смерти. Умереть, уйти туда и вернуться может только Один, бог посвящений, бог возрастания через временную гибель. Потому он всегда носит в себе смерть, как я ношу жизнь. Потому он и все его сородичи так стремятся ко мне, но я не могу и помыслить, чтобы кто-то из них добился своего. Если он соединится со мной, его холодная бездна хоть на миг наполнится светом и теплом жизни. Но что будет со мной?

Оба волка вились вокруг него, черный ворон сидел на плече. Белого не было. Тут Один обернулся и увидел меня. Глаза у него были как вчера – без зрачков, налитые голубоватой стылой белизной, – и при виде меня в них на миг вспыхнул белый огонь. Я ощущаю этот всплеск жадного желания, которого он не может сдержать, как удар холода, и от этого дуновения мои цветы в волосах опустили головки.

Но он быстро взял себя в руки, ощущение голодного холода исчезло. Он кивнул мне, но не стал подходить – ждал, пока я сама подойду. Черный волк его подбежал ко мне, ткнулся носом в бедро. Своей рукой Один не смеет ко мне прикоснуться, но его звери – его мысли, взоры, чувства, – летят ко мне, кажется, помимо его воли.

– Приветствую тебя, Фрейя! – Когда я подошла, он величаво кивнул. – Благодарю, что откликнулась на мой призыв.

– Надеюсь, ты лишаешь меня последних дней отдыха не просто так, – я улыбнулась, и цветы в моих волосах затрепетали.

– Взгляни! – Он указал на равнину внизу. – Думаю, сегодня мы увидим кое-что забавное. Будет жаль, если ты это пропустишь.

Я взглянула… и пошатнулась. Этот проклятый ётун стоял под валом именно там, где мы, и пялился на меня, выпучив свои глазищи и раззявив пасть. Сама его жадность чуть не затянула меня в эту черную пасть, но Один слегка придержал меня за локоть, и я была ему за это благодарна. От его ладони в мою кровь проскочила искра – я прямо видела эти белые искры, сверкающие и холодные, как снежинки, бегущие по моей коже.

– Что ты застыл, ётун? – крикнул ему Один. – Заранее радуешься своей награде? Не спеши, стена ведь еще не закончена. Поторапливайся! Два дня – небольшой срок, а работы еще хватает!

Я отошла к нему за спину и больше не смотрела на ётуна. Меня била дрожь. Если меня отдадут ему – если меня хотя бы решат отдать ему, я сразу умру. Растаю, превращусь в прах. А вместе со мной и весь обитаемый мир. Чем он будет дышать и расти без меня? Хиреть и гибнуть будет все, все девять миров. И мир опять исчезнет, будто и не было в нем великанов, асов и ванов, альвов и двергов, людей, животных, птиц, цветов… Мир велик, но он так хрупок, такая мелочь может его погубить! Чья-то жадность, чья-то глупость… даже злобы не нужно.

– Локи затеял это все, чтобы погубить мир, да? – спросила я у Одиновой спины. – Ведь это – его главная цель, и он крадется к ней, то ежом, то ужом.

– Локи не так умен, как ты думаешь. – Один медленно повернулся. – Видеть будущее ему не дано. Никто из нас, мужчин, этого не может. Это можешь ты и норны. Так чему ты удивляешься? Ты как зрячий, который дивится, почему слепые все время на что-то натыкаются.

– И ты. Ты ведь тоже знаешь больше.

Одолевая страх, я взглянула в его голубовато-белые глаза. В них не было зрачков, и потому казалось, что он смотрит на мир через непрозрачные для взора извне заслонки. Но я, если отбросить любопытство, не хочу видеть то, что у него в душе.

– Я знаю то, что мне рассказали. За руны я недешево заплатил.

Он положил руку на шрам, уродующий его мускулистую грудь, эта рука чуть дрогнула, и я опять подумала: а ведь он испытывает боль. Постоянно. Наверное, для того он и носит эти непрозрачные глаза, чтобы скрыть ее.

– А про Затмение я знаю от Великой Вёльвы. Чего бы я ни отдал, лишь бы знать будущее самому!

Он произнес это тихо, но с такой страстью, что я снова содрогнулась.

Есть ли в мире нечто столь ценное для меня, чтобы я согласилась на любую плату? Нет… если подумать… нет. Все, в чем я нуждаюсь, заключено во мне самой. Глупцы, что судят обо мне по своим глупым женам, рассказывают, будто я готова кому угодно отдаться за украшения – да разве какое-то золото может украсить меня лучше, чем моя собственная сила? Самая моя большая радость – дарить, а не получать, от дарения в мире умножается свет и радость. А Один – наоборот. Он жаждет получать. Знания, силу, власть. Главное – знания, в них и заключена его сила. Но что он может взамен отдать? Только самого себя. Частью или целиком. Как и я. Но для меня это радость, а для него – испытание. Я от дарения любви не скудею, а он, разделяя себя на части, делается меньше. Вернее нет, не совсем так. Он не исчезает, но разделяется. Его кровь, пролитая в черной тьме на Ясене, не исчезла, а слилась со вселенной. Вселенная дала ему ответный дар, заменивший отнятую кровь. Отсюда эти звезды в его волосах, эта тьма в его жилах, этот колючий холод в глазах…

Поглощенная этими мыслями, я подошла к нему вплотную и коснулась пальцами его шрама на груди. Мне довольно меня самой, но куда деваться от любопытства – от жажды узнать, как живет другой?

Мои пальцы укололо болезненным холодом. Ахнув, я хотела отдернуть руку, но не успела – он схватил ее своей рукой и