Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушка еле сдерживала рыдания.
— Что сказал тебе отец? — спросил Нарма, заранее зная, как ответит Сяяхля.
— Разве отец пойдет против нойона, багши и старейшины хотона?.. Какое кому дело до моих страданий? Люди в хотоне жалеют меня, но все боятся, что Хембя отберет худук, будь он проклят!
Слезы так и лились из глаз Сяяхли. Она, похоже, уже ни на что не надеялась. На всем белом свете у нее оставался только Нарма.
— Отцу ты сказала о том, что не хочешь выходить замуж за Хембю?
— Не только отцу, но и самому Хембе! — горячо проговорила девушка. — Бедный отец слег от горя, стал заговариваться… Я сказала, что убегу в степь, выйду замуж за другого! А если станут неволить с замужеством, брошусь в худук, все равно люди не притронутся к той воде! Я все уже говорила! Теперь осталось сказать тебе… Нарма! Если ты любишь меня, спасай нашу любовь! Садись скорее на коня, мы уедем на русский хутор! Мы будем пасти там скот, слепим мазанку, проживем как-нибудь!.. Ты же знаешь, я все могу, даже детей нянчить… Я не могу только одного — жить с нелюбимым человеком!.. Я родилась для тебя, Нарма, как ты не поймешь этого?
— Я тоже хотел увезти тебя… — говорил Нарма, но не так торопливо, как Сяяхля. — Я уже приготовил коня, чтобы ехать за тобой. Но наймиты Хемби связали меня и бросили в подвал. Взгляни на мои руки.
— О, Нарма! Ты тоже страдаешь за нашу любовь, я это вижу! Так скорее же на коня, пока мы свободны!
Нарма почувствовал, что падает в эту минуту в какую-то пропасть. Он не находил в себе сил сесть на коня и ускакать в степь, как предлагала Сяяхля. Еще три дня тому назад он был готов на все и, наверное, уговаривал бы Сяяхлю на околице Орсуда уехать с ним. Что-то надломилось в нем, в голову ползли предательские мысли.
— Это не выход, Сяяхля… Они разыщут нас и на хуторах.
— О, да, наверное! — не унималась Сяяхля. — Они нас найдут через неделю, через три дня, через день! Но этот день будет нашим, Нарма! И, может, он станет для нас спасительным! Или хотя бы будем помнить о нем всю жизнь!.. Подари мне этот день, Нарма! Бог создал нас друг для друга! Неужели мы откажемся от своего счастья, пока свободны?
Она приблизила свое лицо к его лицу, сказав неожиданно:
— Я готова умереть вместе с тобой! А ты?
— О, что ты говоришь, Сяяхля! — ужаснулся Нарма, схватившись за сердце. — Бог создал нас друг для друга… Но после отказался от нас с тобой… Я три дня и три ночи взывал к всевышнему, однако не только бог, а никто из хотонцев не заглянул в конуру, чтобы развязать мне затекшие руки… Если я сделаю, как ты просишь, ты будешь самая несчастная женщина на свете. Тебя проклянет умирающий отец, твоим именем станут пугать всех детей в хотоне.
По мере того, как Нарма произносил эти слова, глаза Сяяхли расширялись, будто она видела перед собой нечто ужасное или только сейчас наконец поняла, узнала действительного Нарму.
— Ты рассуждаешь так, будто речь идет не о нас с тобой! Нарма! Да любишь ли ты меня? Или ты обворожил меня тогда красивыми словами, чтобы насладиться моей девичьей доверчивостью и спокойно отдать в руки кому угодно? Ну, скажи же, Нарма, хоть одно из тех слов, на которые ты был так щедр всегда!.. Да удержи же ты меня, или я сделаю с собой сама не знаю что! Ведь ни одна душа под этим небом не ждет меня, чтобы помочь, спасти, укрыть от самого страшного позора, когда меня, девушку, заставят лечь в постель с полумертвецом!.. Скажи, Нарма, я жду…
Нарма молчал.
Через минуту вечерняя мгла поглотила и коня и всадника, с рыданием припавшего к шее скакуна.
2
Весна в том году пришла рано. Но зеленый покров степи держался до середины второго летнего месяца. Прежде к этой поре вокруг худука не оставалось ни травинки, земля была выбита копытами животных до нижнего слоя. В двух шагах от продолговатого выщербленного желоба поднялась тонкоствольная овсяница, опушились метелки ковыля, взметнулась рослая полынь, зазеленел сочный зултурган. Столько теплых дождей прошло в мае и июне! Вчера над степью прокатилась гроза. Дождь лил целую ночь, перестал под утро, на восходе солнца. Такая благодать вокруг, хоть запевай в тон расходившимся пичугам. Даже те из них, что успели обзавестись выводком, затеяли в густой траве разноголосую перекличку…
Однако шестерым табунщикам у колодца не до веселья. Тихо переговариваясь между собой, они попеременно шарят багром по глинистому дну. На длинном замусоленном от множества рук шесте набалдашник с ржавыми усиками — кошка. Ею по обыкновению вылавливают соскочившее с баранчика журавля ведро или достают упущенную ненароком бадью. Сейчас у мужчин иная цель. Спозаранку, лишь кончился дождь, они разъехались по ближним хотонам в поисках пропавшей из дому Сяяхли. Обскакали небольшие кошары, расспросили чабанов.
— Если пропала девка, то не в колодце! — заявил взопревший от стараний широкоплечий табунщик. — А может, и жива еще… Заехать в такую ночь слишком далеко Сяяхля не могла.
— Да как сказать! — тут же нашелся другой из компании. — Вон из Бергясова хотона, говорят, два парня удрали на пристань работать. Уехали оборванцами, вернулись — свое хозяйство заимели.
— То — парни!.. Девушку, да еще такую, как Сяяхля, тут же какой-нибудь пройдоха приберет к рукам!.. Поиграется купчишка и — в притон!
Стоявший поодаль от остальных парень не участвовал в разговоре. Он лишь поглядывал на широкоплечего мужчину с кошкой в руках да вздыхал втихомолку. Табунщик кивнул в его сторону, проговорив:
— Кому девку жалко, а кому лошадь!.. Это на его буланом ускакала вчера Сяяхля. Жеребчик только что объезженный, дороги к дому не знает… Бросят его в степи за ненадобностью, любому дураку достанется.
Такой разговор тревожил парня. Конь был не совсем его: отец, старый табунщик, доверил жеребца на время, пока привыкнет к узде. Пропажа этого породистого скакуна обернулась бы настоящей бедой для всей семьи табунщика. Наконец парень, ругнувшись с досады, присел на кочку, перестав наблюдать за степью. Ему не хватило выдержки ровно на одну-две минуты, потому что как раз в это время из-за невысокого кургана показался всадник. То прибивалась к родным местам Сяяхля.
Последняя встреча с Нармой, так легко отдавшим свою любимую на волю судьбы, виделась
