зайсан переложит в руки кого-либо из братьев, чтобы потасовка шла по замкнутому кругу.

Нарма уже хорошо понимал, по чьей спине скучает эта плеть. Зайсан вздрогнул от его взгляда, обращенного прямо к нему в душу. Не в шутку заорал на братьев, ждавших решения своей участи:

— А ну-ка, собаки, вон с моих глаз! Убирайтесь сейчас же в свою конуру!

Когда братья ушли, Хембя подошел к Нарме, сел рядом. Резким движением, будто змею, сбросил плеть с колен неподвижного Нармы.

— А теперь, сынок, слушай меня внимательно, потому что сегодняшний разговор может быть и последним для нас с тобой, — начал зайсан и на секунду смолк, заглядывая Нарме в глаза. — Тебе должно быть понятно, почему разговор может оказаться последним. Если ты не послушаешь меня, не захочешь понять, больше нам толковать будет не о чем. Поймешь, примешь мою заботу о тебе — станешь моим другом и сыном навсегда.

— Чего вы от меня еще хотите? — еле смог проговорить Нарма. Глаза его наполнились слезами, горло сдавили спазмы.

— Ну, ладно… Я понимаю: тебе тяжело… Но мужчинам не полагается плакать. Я всегда считал тебя умным парнем.

Зайсан радовался слезам Нармы: если человек плачет, значит, он почти покорился своей судьбе.

— Ты хоть понял, какой опасности подвергал свою госпожу, когда гнал лошадей по кочкам? Три дня она в постели, не может встать, совсем разбита… Она ведь была тебе матерью все эти годы и никогда не желала тебе плохого!

— Это все произошло случайно, по моей глупости, — сознался Нарма, втайне надеясь, что вся его вина только в этом.

Зайсан, похоже, долго готовился к разговору.

— Я верил в то, что ты поймешь свою вину. Ведь мы содержали тебя, учили, ухаживали, как за родным. — Хембя глубоко затянулся дымом. — На всей земле небось нет такого человека, который ежедневно питается утиным мясом, приносящим долголетие. Завтра мы с Байчхой уйдем в иной мир, все сгниет, превратится в тлен, что наживалось годами. Это Байчха избрала тебя в наследники, она убедила меня, что Нарма — достоин быть сыном. И ты с ней так обошелся! И еще обижаешься на нее и меня готов съесть глазами? За кого? За девку, которая еще неизвестно кому достанется! Бог столько загадок заложил в каждую женщину — сто лет не хватит, чтобы разгадать. Сегодня она ангел, а когда захомутает браком, превращается в домашнего скорпиона. Бог смилостивится, Байчха встанет. И тяжело больная, она готова простить тебе все — вот что за человек твоя названная мать! Но пойми же, дурачок: мы все не вольны на этом свете делать то, что нам вздумается. Для нойона Дяявида я такой же холоп, как ты для меня. Если он с благословения преосвященного багши решил меня женить, то как же я могу отказаться?.. Я понимаю тебя, Нарма. Когда-то и я был молодым, в те годы натворил множество ошибок. Мне и сейчас стыдно за свою молодость. И от тебя отойдет прошлое: не по душе тебе племянница Байчхи, шут с ней, с кривоногой. Любую другую засватаем. Поезжай по степи и лишь укажи пальцем. Но судьба Сяяхли решена нойоном. Так же, как наши с тобой судьбы… Мне еще хуже! — вскричал, заламывая руки, зайсан. — Мне нужно гнать от себя Байчху, а я с нею жизнь прожил!

«Если нойон Дяявид, Бааза-багша и Хембя задумали что-нибудь, едва ли их остановить. Говорят же люди: как бы далеко ни прыгала лягушка — все остается в своем болоте… Ведь и Сяяхле небось твердят то же самое, пугают нойоном и багшой… А мне как жить?» — думал Нарма, уставясь ничего не видящими глазами в пол.

— Я не требую от тебя ответа сию минуту, — уже спокойно продолжал зайсан. — Завтра утром придешь ко мне и скажешь о своем решении. Согласишься жениться на другой, садись на коня и объезжай все хотоны до самого Царицына. Женю, как родного сына, ничего не пожалею на обзаведение, выстрою дом. А теперь иди, отдыхай.

Нарме давно хотелось уйти, чтобы не видеть этих нарочитых жестов и не слышать всхлипов в голосе господина, решившегося на тяжкий грех. Но парень все еще чего-то ждал.

— Чего ты стоишь? — зайсан подошел, опустил руку на плечо Нарме. — Тебе нужно все хорошенько обдумать. Речь идет о твоей дальнейшей судьбе: или батрачить на чужбине, или владеть целым хотоном.

— Не знаю, — еле выдавил из себя Нарма. — Ничего не могу сказать.

— Если тебе нечего сказать, то скажу я… Нарма, я всегда верил в твою рассудительность. Постарайся не испортить хорошего мнения о себе. Ты меня понял?

Нарма пожал плечами.

— Тогда выслушай предупреждение. Выбрось из головы дурацкую мысль об увозе Сяяхли! Такому не быть. Сяяхлю охраняют. Каждый юноша из хотона Орсуд вступит с тобою в схватку. За последствия отвечаешь только ты.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Нарма жил через два дома от зайсана, в низенькой землянке у остаревшей вдовушки.

— Ты где пропадал? Не к русским ли хуторам посылал тебя зайсан? — спросила худенькая, но еще шустрая в свои шестьдесят лет старуха, едва Нарма переступил порог.

Нарма промолчал. Не посвящать же старуху в свои отношения с Хембей.

— Вижу, ты не в себе, парень! — с испугом заметила хозяйка. — В лице ни кровинки. Ну-ка, я чайку согрею, — скомандовала она себе и суетливо забегала вокруг гулмуты.

Старушка эта была проворна на слово так же, как и в делах. Вскоре Нарма услышал ее голос — она толковала с какой-то подружкой, быть может, с соседкой.

Весь день Нарма провалялся в землянке, напрасно пытаясь уснуть. Тело все ломило, как после долгой болезни. Глаза не смыкались. Под вечер в землянку заглянула молодая женщина, соседка.

— Ты здесь, Нарма?.. Тебя там ждут.

— Кого это принесло? — отозвался он равнодушным ко всему голосом.

— Табунщик!.. Я его впервые вижу.

— Пусть заходит, чего там…

Женщина изучающе посмотрела на Нарму.

— Приезжий не хочет появляться здесь. Остановился за моей кибиткой, даже с коня не сошел.

Нарма вскочил с койки, схватился за бешмет. Он еле поспевал за женщиной, которая тоже хотела поскорее удалиться от дома зайсана. Хозяйка тут же скрылась в кибитке, оставив Нарму наедине с приезжим.

— Отойдем в сторонку, — тихо произнес всадник волнующе знакомым голосом. Это была, конечно, Сяяхля. Пока она правила коня к околице, Нарма, задыхаясь от волнения, бежал вслед. Девушка соскочила с седла, стала рядом. Она говорила быстро, то и дело поглядывая по сторонам:

— Моего отца и еще двух стариков вызывали в Дунд-хурул. Когда они вернулись, заявился Хембя… Трое суток я не могу