— Что случилось? Почему ты такая грустная?

— Джун звонил, — нехотя призналась я.

Главнокомандующий вопросительно поднял бровь, а я передернула плечами и предложила:

— Давай сначала сядем?

Тамир спорить не стал. Все такой же большой и красивый, приобнял за талию и повел к ресторанному залу. Ну а когда очутились за столиком, когда официант откупорил выбранное вино и удалился, оставляя нас коротать время в ожидании заказанных блюд, напомнил:

— Чего этот ханурик хотел?

Я пригубила вино и огляделась, чтобы отметить — народу в ресторане немного и ближайшие столики пусты. Лишь после этого понизила голос и сказала:

— Джун не по собственной воле нашу свадьбу пропустил. Ему помогли.

— Кто?

— Мои друзья, — глядя в напряженное лицо Тамира, пояснила я. — Его похитили накануне свадьбы и выпустили только сегодня.

— О похищении рассказал Джун? — задал новый вопрос Тамир. — А ты уверена, что он не лжет?

— Уверена. Я пообщалась с одним из похитителей…

— Даже так? — Вот теперь в голосе мужа прозвучали ревнивые нотки, и я невольно улыбнулась. — И кто же такой смелый? И, главное, почему он так поступил? Ведь это не самый законопослушный ход.

Я, разумеется, ответила. Вообще всю историю пересказала.

— Хорошие друзья, — выслушав, резюмировал муж. — Мотив их поступка мне тоже нравится. А грустишь-то почему?

Ответила я не сразу — просто через секунду у столика появился официант, пришлось ждать, когда поставит тарелки и уйдет.

— Потому что Джун не виноват, и получается, что я его предала. Он не пришел, потому что его похитили, а я… взяла и вышла замуж за другого.

— Глупостей не говори. — Голос Тамира прозвучал довольно жестко. — И вообще… Эсми, почему ты так к нему привязана? Почему с таким упорством стремилась выйти за него замуж?

Я… шумно вздохнула и внимательно уставилась на салат. Уж что, а эту тему обсуждать не хотелось, но и смысла скрывать не было.

— Ты ведь знаешь, как начиналась моя карьера? — в итоге спросила я.

— Знаю, — ожидаемо отозвался муж. — Но источником моих знаний являются архивы и сеть. Я был бы рад, если бы ты рассказала сама.

Новый тяжелый вздох, и я неохотно кивнула. И прикрыла глаза, позволяя себе погрузиться в прошлое. Включая ту его часть, которую ни в одном архиве не найти.

Мне было четыре, когда не стало родителей… Воспоминания того периода очень зыбкие, но день гибели мамы и папы помню как сейчас. Я гостила у тети Лии — нашей единственной и весьма престарелой родственницы, а родители должны были лететь на один из спутников Дискриса, по работе.

Я сидела на полу перед галавизором, смотрела мультики, мучила какую-то куклу и ждала их звонка по видеосвязи. Звонка с сообщением, что все хорошо… А вместо этого раздался звонок в дверь.

Никакого любопытства я не испытала, но, когда тетя прошаркала по коридору, я отложила куклу и поднялась на ноги. Пересекла комнату, чтобы выглянуть в коридор и увидеть двух мужчин в полицейской форме.

Когда полицейские уходили, тетя Лия плакала. Это вызвало закономерное беспокойство, и я, кажется, спросила… Тетя ответила не сразу. Сперва обняла крепко-крепко, потом усадила на диван и снова прижала к себе…

А дальше — все. В мой счастливый мир вторглась суровая реальность. Корабль разбился на взлете. Родителей больше нет.

Истерика длилась несколько дней, ко мне даже врачей вызывали. И хотя тетя отлично понимала, что ей в ее возрасте и при ее болячках воспитать малолетнего ребенка будет очень трудно, сразу подала документы на установление опеки.

Точно знаю — если бы я попала в приют в возрасте четырех лет, моя жизнь сложилась бы совершенно иначе. Но мне повезло, тетя смогла отстоять право на опеку, и до двенадцати я жила с ней.

Лия дала мне очень много. Именно она учила вещам, о которых большинство приютских детей даже не подозревают. Она объясняла, как вести домашнее хозяйство, обращаться с деньгами и разговаривать с людьми. Именно она вложила в мою голову представления о правильном питании и образе жизни. Она же учила анализировать собственные поступки и обращать внимание на последствия. Думать головой, а не другими, не предназначенными для мыслительного процесса местами.

Тетя вкладывала в меня все, что только могла, и любила не меньше, чем любили родители. А потом Лии не стало… Вот тогда меня все-таки отправили в приют.

Первые два года в приюте были… нет, не кошмаром. Хуже! В тот период мной владело лишь одно желание — пойти и прыгнуть с небоскреба. Только небоскребов поблизости не имелось — приют располагался в районе с низкоэтажной застройкой.

Зато рядом протекал глубокий водный канал промышленного назначения, и однажды, после очередного конфликта с соседками по комнате, я сбежала из корпуса, добралась до канала и поднялась на высокий парапет.

Я целую вечность стояла под лучами яркого летнего солнца и смотрела на бурую, почти неподвижную воду. Почему не прыгнула? Не знаю. До сих пор не знаю, что меня остановило.

А через пару месяцев случилось событие, которое перевернуло всю мою жизнь — в приюте организовали хор…

В хор принимали не всех, но меня взяли. Удивительно, но до этого момента никакой склонности к музыке я в себе не замечала, а тут… пение стало отдушиной. Во-первых, у меня действительно получалось, во-вторых, преподаватель держал жесткую дисциплину, и уж где-где, а на этих занятиях меня не били и не унижали.

Здесь, в хоре, я была своей, а там, в корпусе, меня считали «девочкой-мажором». За то, что прожила в семье гораздо дольше остальных. И за то, что держалась немного иначе, нежели другие, и никогда не соглашалась на сомнительные предложения из серии «сходить в корпус к парням» или «поиздеваться над малолетками».

Через год наш хор отправили на конкурс, и он, как ни странно, занял призовое место. В результате этой победы случился еще один выезд, а потом еще…

На одном из выступлений меня и заметили… Представитель жюри — уже не популярный, но все еще известный артист.

Он начал появляться в нашем приюте. Не ради хора, разумеется, а ради меня. Помог поставить первый сольный номер и, подписав сотню согласований, лично вывез на очередной конкурс.

Я заняла первое место и заработала титул «юное открытие года», но вкус у этой победы оказался горьким. Когда вернулась в приют и весть о моем успехе добралась до девочек из корпуса… мне не простили. И это было очень больно. Причем в самом прямом смысле.

В итоге на следующий концерт пришлось надевать закрытое платье, чтобы спрятать россыпь синяков. Зато мне выделили отдельную комнату, а мой покровитель начал добиваться опекунства. Впрочем, решение об опеке он принял еще раньше, даже до того, как я взяла награду.