— Как бы то ни было, это меня не разорит, а когда отправляешься в увеселительную поездку, можно проявить некоторую расточительность.

Когда миссис Хендред вышла из комнаты, для чего она очень скоро нашла предлог, Эдуард выразил свою радость, что застал Венецию живущей в столь комфортабельных условиях. Он не сомневался, что ее тетя — в высшей степени достойная женщина, но чувствовал некоторое беспокойство, пока не увидел все своими глазами. Теперь ему ясно, что Венеция проживает в окружении утонченной элегантности и, безусловно, погружена в водоворот модных увеселений.

— Думаю, у вашей тети широкий круг знакомых и она часто устраивает приемы. Разумеется, вы постоянно встречаетесь с новыми для вас людьми.

Было несложно догадаться о подлинной цели его приезда. Эдуард не считал Деймрела опасным соперником, но неизвестные щеголи и франты, о которых он шутливо ее расспрашивал, при этом пристально за ней наблюдая, легко могли ослепить девушку, выросшую в деревне.

Венеция прервала попытки Эдуарда выяснить, имело ли место нечто подобное, спросив, видел ли он Обри. Лицо Эдуарда сразу стало серьезным.

— Да, я видел его. Я знал, что вы будете о нем спрашивать, поэтому поехал в Прайори — должен признать, без особого желания, так как Деймрел не тот человек, с которым мне бы хотелось поддерживать знакомство, не ограниченное вежливыми приветствиями при встрече. Ситуация очень неловкая, Венеция, и я очень рассердился, услышав об этом. Неужели ваш дядя не пригласил Обри в Лондон вместе с вами?

— Пригласил, но Обри не захотел ехать. С ним все в порядке? Пожалуйста, расскажите, как… как вы все застали в Прайори. Обри — никудышный корреспондент.

— О, с ним все в полном порядке! Незачем говорить, что я застал его уткнувшимся носом в книгу за столом, заваленным бумагами! Я рискнул пошутить насчет его баррикад, как я их называю. Уверяю вас, если он хочет взять книгу с полки, то берет сразу целую дюжину! Я выразил удивление, что человек, так любящий книги, оставляет их валяться где попало — даже на полу! Неужели он никогда не ставит на место прочитанные книги?

— Никогда. Вы говорили ему, что едете в Лондон?

— Разумеется, так как это было целью моего визита. Я предложил передать вам от него сообщение или письмо, но Обри был в капризном настроении. Ему не понравилось мое замечание насчет книг на полу, и он не стал ничего мне передавать.

— Обри не признает ваш авторитет, Эдуард. Хорошо бы вы об этом не забывали.

— При чем тут авторитет! Полагаю, парень его возраста не должен возражать против дружеской критики.

— К Обри это не относится. Все дело в том, что вы с ним не ладите.

— Осмелюсь возразить вам, дорогая Венеция! — улыбнулся Эдуард. — Все дело в том, что мастер Обри ревнив и не научился с этим справляться. Со временем ему это удастся, если никто не будет обращать внимания на его выходки.

— Вы не правы, Эдуард, — промолвила Венеция. — Обри не ревнует. Он знает, что у него для этого нет оснований. И не думаю, что стал бы ревновать, если бы они были. Понимаете, его не слишком интересуют люди. Я уже говорила вам, но вы никогда мне не верите. Мне не хочется причинять вам боль, так как мы были хорошими друзьями и… и я в долгу перед вами за вашу доброту, но, пожалуйста, поверьте хотя бы одному! Я не…

— Будь я юным и горячим, как Обри, то позволил бы вам сказать то, о чем вы впоследствии пожалели бы, — прервал он, предупреждающе подняв указательный палец. — И тогда мы бы, несомненно, опустились до глупой ссоры, во время которой оба могли наговорить лишнего. Но думаю, что у меня побольше здравого смысла, чем вам кажется, и что я знаю вас немного лучше, чем вы сами. Вы можете счесть меня дерзким, но тем не менее я прав. Вы импульсивны, у вас веселый нрав, вы наслаждаетесь первым знакомством с тем, что именуют «обществом», и я полагаю… я уверен, что столкнулись с восхищением и лестью. Вполне естественно, что у вас немного закружилась голова. Я не попрекаю вас вашими развлечениями, и можете не сомневаться, что, когда мы поженимся, буду относиться к ним столь же снисходительно. Сам я не поклонник городской жизни, но считаю полезным повидать свет и познакомиться с обычаями и поведением людей, чей образ жизни отличен от вашего.

— Эдуард, если я когда-нибудь внушила вам идею, будто я готова выйти за вас замуж, то сожалею об этом и честно предупреждаю, что никогда этого не сделаю! — серьезно сказала Венеция.

Она с испугом увидела, что ее слова не произвели на него никакого впечатления. Продолжая улыбаться весьма раздражающим образом, Эдуард отпустил одну из своих тяжеловесных шуток:

— Очевидно, я становлюсь туговат на ухо! Но вы не рассказали, Венеция, как вам понравился Лондон и что вы успели повидать. Могу представить ваше изумление, когда вы открыли для себя размеры столицы и многообразие аспектов ее жизни, познакомились с парками, памятниками, роскошными особняками богачей, убогими лачугами бедняков, нищими в лохмотьях и аристократами в шелках и пурпуре!

— Не видела ни одного аристократа в шелках и пурпуре! Очевидно, они надевают их только в особо торжественных случаях.

Но Эдуард лишь рассмеялся, сказав, что хорошо знает ее педантичный ум, и обещав показать ей несколько интересных мест, которые, как ему кажется, она еще не успела открыть для себя. Он сам уже дважды бывал в Лондоне и хотя в первый раз был настолько изумлен и ошарашен, что мог только глазеть вокруг (тогда ему было столько лет, сколько теперь Обри), но во время второго визита обзавелся отличным путеводителем, который не только познакомил его со всем, что достойно внимания, но и снабдил необходимой информацией обо всех достопримечательностях. Эдуард добавил, что захватил с собой эту цепную книгу и в дороге перечитал ее от корки до корки, дабы освежить память.

Венеция могла лишь удивляться. Она никогда не была в состоянии подобрать ключ к его уму и поэтому не представляла себе, что делало его настолько уверенным в себе. Венеция не думала, что Эдуард отчаянно влюблен в нее, — очевидно, приняв решение жениться на ней, он свыкся с этой идеей и не мог легко отказаться от нее, или же высокое мнение о собственной персоне не позволяло ему поверить, что она может всерьез отвергнуть его предложение. Эдуард не казался обескураженным откровенностью Венеции, словно предпочитая считать ее слова шуткой или относиться к ним с мягкой снисходительностью, как к очередному капризу избалованного ребенка. Он не удержался от упрека за то, что Венеция покинула Андершо, не сообщив ему о своих намерениях. Эдуард услышал новость от матери, которая, в свою очередь, узнала ее от леди Денни, и она явилась для него немалым потрясением. Тем не менее он сразу простил Венецию и не собирался бранить, так как хорошо понимал, насколько она расстроена. Это привело Эдуарда к критике брака Конуэя — он распространялся на эту тему долго, с чувством и в более решительных выражениях, чем обычно использовал, говоря с Венецией о ее старшем брате. Эдуард заявил, что не ожидал от Конуэя подобного поступка, и продемонстрировал столько чуткости, что Венеция стала смотреть на него более благосклонно. Он счел необходимым засвидетельствовать вместе с матерью почтение леди Лэнион — они провели в Андершо не более двадцати минут, но и половины этого времени было достаточно, чтобы у него сложилось правильное впечатление о характере миссис Скорриер. Она показалась ему невыносимой! Шарлотту Эдуард нашел абсолютно безобидной, но его покоробило, что такая невзрачная девушка сменила Венецию в качестве хозяйки Андершо. Эдуард сочувствовал Шарлотте, чья ситуация казалась ему неловкой, и, когда миссис Скорриер начала говорить о переезде Обри в Прайори, разумеется приписав это его ревности и пытаясь убедить гостей, что она делала все возможное, чтобы его умиротворить, Шарлотта выглядела так, словно собиралась разразиться слезами. Жалкое существо! Эдуард не видел в ней ничего, достойного восхищения, и считал, что Конуэю следовало бы хранить верность Кларе Денни.