Он ничего не ответил. Только взглянул на меня — насмешливо, как мне показалось. Я отбросил намерение договориться о молоке; оба мужчины, крестьянин и Фон Ухри, хмуро рассматривали друг друга.

* * *

Солнце и сегодня стояло на безоблачном небе. Ветры, эти подвижные потоки воздуха, которыми обмениваются море и суша, заснули. Море — о чем мы могли догадаться, даже находясь на крыше нашего острова, — лежало в углублении, словно застывшее стекло, и сверкало серым. Теплый солнечный день… Легкие капельки пота выступали на нашей дышащей коже. Уже с утра я запряг Илок, загрузил в коляску провиант и корм. Мы поехали, кружным путем, к пляжу Вангкос, что расположен немного восточнее города. Там между красными утесами врезалась бухта, берег которой состоит из грубого песка. — Фон Ухри был вне себя от радости, что едет в коляске. Он откинулся на мягкую спинку, наслаждался тенью, отбрасываемой кожаным козырьком, похвалил ягодицы и круп Илок… и даже проронил несколько слов о том, как замечательно, когда, бросив взгляд вперед, на разворачивающийся перед тобой летний ландшафт, ты первым делом замечаешь красивые половые губы кобылы.

Я вспомнил об утреннем происшествии — как мы с ним в коровьем хлеву не сошлись во мнениях — и заметил, чтобы немного охладить его пыл:

— Кобыла тоже порой роняет так называемые лошадиные яблоки…

Он, казалось, уловил мой намек и ответил серьезно:

— Это все же не коровьи лепешки.

Он попросил меня дать ему ненадолго вожжи. Я охотно удовлетворил его просьбу, потому что Илок коварством не отличается. Этот автоводитель почувствовал себя крайне неуверенно, как только вожжи оказались в его руках. Я объяснил ему первые маленькие трюки, касающиеся обращения с лошадью, и, главное, какая сила натяжения уздечки соответствует индивидуальным качествам Илок — потому что моя кобыла хоть и не очень чувствительная, но все же отнюдь не бесчувственная. — Илок сразу начала отклоняться с прямого пути, как маятник, — справа налево, слева направо… Она очень старалась угадать намерения нового кучера, которых у него не было. Фон Ухри вскоре отдал мне вожжи.

— Она меня еще не знает, — оправдывался он. — Но я уверен, что вскоре освою кучерское ремесло.

Он опять откинулся на спинку сиденья. Плоские вересковые пустоши, хлебные поля, темные стены лесов мелькали перед нашими глазами. Мне казалось, будто Фон Ухри грезит и будто все, на что падает его взгляд, становится частью сновидческого ландшафта. — Мы все поначалу так богаты желаниями; мы начинаем их экономить, только когда становимся старше…

Море и пляж располагали к купанию. Из щелей между скалами на берег просачивались все новые и новые неодетые люди, бледные или с бронзовым загаром. Береговая полоса оживлялась цветными кляксами: летними платьями, девичьими купальниками, сверканием загорелой кожи. Фон Ухри без стеснения освободился от матросского костюма; стоя во весь рост, огляделся, оценивая фигуры, которые шагали по песку или нашли себе ложе в этом теплом прахе. Ему не было нужды стыдиться своего тела. Он, кажется, это знал. К берегу пристало каноэ, и оттуда вылез молодой человек. Все взгляды тут же обратились на него. Он был высокий, узкобедрый, пропорционального телосложения, с красивой кожей; светлые пряди волос торчали на его голове во все стороны, как птичьи перья.

— Я немного поплаваю с ним, — сказал Фон Ухри.

Он спустился к морю, помог вытащить каноэ на берег.

Вряд ли эти двое обменялись хоть парой предложений, ведь они говорили на разных языках. Но они тем не менее вместе бросились в воду, сделали далекий заплыв. Позже они лежали на песке поблизости от меня. Им хватило считаных слов, которые ничего не значили и ничего не обещали, чтобы подозвать к себе девушек, будто только и ждавших этого заманчивого призыва. Фон Ухри повернул дело так, что понадобился и я, в качестве переводчика. Он отвлек внимание девушек от себя и молодого незнакомца, дав понять, что я — знаменитый композитор, подлинный король этого острова. При этом он выказал такое добродушие и убежденность, что его чрезмерная хвала не испортила мне настроение, а, наоборот, настроила меня на радостный лад. Глаза девушек ненадолго задержались на мне. Мой вид их вполне удовлетворил. Они догадывались, что бывает и красота, которая происходит от духа. В тот час они приписали мне такую красоту, и я был им не менее приятен, чем молодые люди — семнадцатилетний и двадцатичетырехлетний. Мы еще раз все вместе зашли в воду. Потом Фон Ухри достал из коляски наш провиант и попросил меня пригласить случайных гостей разделить эту трапезу. Я бы, конечно, пригласил их и без его напоминания. Хлеб, яйца, ветчина, сардины быстро исчезали в молодых — смеющихся и жующих — ртах. Единственный стакан, который Фон Ухри наполнял ликером Cordial Médoc{130}, переходил из рук в руки. Смех этих девушек напоминал звуки, издаваемые беззаботными животными.

Около полудня Фон Ухри снова облачился в матросский костюм. Девушки были слегка разочарованы тем, что он, как теперь выяснилось, вовсе не благородный господин. Они, не признаваясь в этом, решили отдать свою любовь либо семнадцатилетнему, либо мне. Но они никого не любили; они только веселились. Это была игра — как будто они любят. Страшный и темный любовный голод, свойственный полностью раскрывшемуся цветку, их не терзал. Они еще думали о море, о солнце, о невинном тисканье грудок. Разве кто-то из них захотел бы думать о дикарских поцелуях, о бездне человеческой жизни? О реальном значении плоти? О размножении ради того, чтобы потом все сгнило? Только в моей голове мелькали такие мысли. Я их спугнул, когда пошел покормить Илок.

Растрепанные ветром низкие сосенки обрамляли пляж. Вечернее солнце не жалело багряных лучей, чтобы раскрасить кору этих деревьев в разные цвета: фиолетовый, зеленовато-бурый, огненный, как у раскаленного железа. Куст синеголовника{131} стоял, облаченный в нежную власяницу, словно прекрасный мертвец. Какой-то паучок поспешно полз по осыпающейся куче песка. Фон Ухри предложил, чтобы мы поехали в город и посетили там танцплощадку «Театра». Он расшифровал прикрепленный к стволу сосны плакат с надписью синим карандашом, рекламирующей это увеселение.

Он добавил: «Там наверняка будут летние гости. И рыбаки со своими подружками. И несколько батраков, и несколько горожанок. Я смогу познакомиться с людьми».

Мы с ним поехали по прибрежной дороге в город… И вот мы видим прогуливающихся людей. Некоторые, завидев коляску, машут рукой. Это гости, прибывшие с континента. Женщины одеты по молодежной моде. Большинство — в брюках, как мужчины. Они хотят, чтобы на протяжении двух или трех отпускных недель лица их выражали только радость. Они видят, что зерно созрело: первые жнецы уже приступили к работе. Хлеба растут и для горожан. Хлеба растут для всех. Бессмысленно думать о том, что где-то голод преследует бедняков, опустошает целые области. Летний вечер полон мерцающих красок; теплые ароматы овевают путь тех, кому повезло больше. Фон Ухри грезит и наслаждается конной прогулкой. Он видит море справа, поля слева. Непроглядная вечерняя серость смазывает все отдаленное и добавляет пикантности этому случайному месту: проселочной дороге. Корабль-коляска стремится вперед, как звезда…