Алька осторожно, кончиками пальцев коснулась нежной кожицы.

— Все в порядке, я думаю. Ничего не открылось. Наоборот, все заросло.

— Вот и отлично, — Мариус зевнул, — Алайна, мне надо поспать. А ты ложись рядом. Просто будь рядом, хорошо?

— А друг у королевы есть еще сообщники? — она тревожно всматривалась в блестящее от пота лицо стража, — я как-то сразу не подумала.

— Но моя сеточка все еще на тебе, не переживай, — Мариус улыбнулся и закрыл глаза, — иди ко мне, маленькая. Хочу тебя… чувствовать. Тогда мне легче.

Его дыхание постепенно выравнивалось, взгляд затуманился. Алька помялась несколько мгновений — все еще непривычно было спать в одной кровати с тем, кого еще недавно считала врагом. Потом подумала о том, что с этим мужчиной ей уже стесняться совершенно нечего. Во-первых, голой он ее видел, во-вторых, ухитрился пощупать даже в тех местах, которые можно щупать только мужу и в-третьих, наконец, сделал предложение, на которое она ответила "да". Ну а перья… А что — перья? Ничего она с этим поделать не может, и если Мариуса этот вопрос не смущает, то ее и подавно не должен. Алька быстро разделась, сложила крылья плотнее, чтоб не мешали, и легла рядом. Набок. Положив голову на согнутую в локте руку.

Мариус спал, и в тусклом свете лайтеров Алька могла беспрепятственно рассматривать его профиль. Надо сказать, профиль у приора Эльдора полностью соответствовал обращению "ниат", то есть был самый что ни на есть аристократический. Довольно высокий лоб, густые черные брови с коварным изломом, нос с небольшой горбинкой, отчего все лицо приобретало несколько хищное, зловещее выражение. Взгляд Альки остановился на губах Мариуса — от одного их вида ее в жар бросило. Вспомнила, как он ее целовал, требовательно, напористо. Подчиняя и заставляя самой тянуться за этой изысканной лаской. И, сознательно отметая все опасности, которые их ждали, Алька впервые задалась вопросом — а что, собственно, у нее с этим мужчиной? А у него с ней?

— Мамочка, — беззвучно прошептала она в золотистый сумрак спальни, — как жаль, что тебя нет рядом.

И слезы навернулись на глаза. Вспомнила, как мама — та, что вырастила — заплетала ей косички. А Алька, маленькая, по пояс маме, тянется на цыпочках, смотрит в зеркало.

"Вырастешь такой красоткой, Алечка. Женихов придется палками отгонять, чтоб остался только самый лучший".

Судорожно выдохнула.

Если бы мама была рядом… С ней хотя бы можно было посоветоваться. Спросить, наконец, любовь — это как? То, что она бросилась спасать Эльдора, закрыла собой от чудовищной твари — это любовь? Или просто не хотелось, чтобы он погиб так глупо и безрассудно? Или тех, кто не нужен, не спасают? А если спасают, то для чего?

Алька нащупала в темноте перстень, который приняла. Может быть, не стоило так торопиться? Она так и не разобралась в себе, что чувствует к Мариусу. Да, он был хорош, с какой стороны не глянь: статный, не старый, такой, что защитит. К Тибу отнесся так хорошо, как не всегда к родным детям относятся. Да и в том, что он был не прочь уложить ее в постель, сомнений не возникало. А то, что до сих пор этого не сделал, намекало на серьезность намерений. И все же, все же… Алька пыталась найти, нащупать в неизвестности то, чем можно померить любовь и определить, она ли это, или просто привязанность, симпатия — и не могла.

Тогда она просто закрыла глаза, но сон не шел. Вспоминались их самые первые встречи. Когда поймал ее, двуликую. Боль во всем теле, грубая подошва сапога на шее. Когда забирал из тюрьмы. И как она ловила его взгляды, когда работала, когда мыла окна, помогала Эжени стряпать на кухне, собирала яблоки в саду. Он ведь… частенько смотрел на нее, а ее бросало то в жар, то в холод от тяжелого взгляда приора. И в мыслях не было, что когда-нибудь между ними будет что-то… непонятно, любовь ли, но явно что-то особенное, очень личное. То, что действительно их связало.

Алька приподнялась на локте, посмотрела на грубый шрам через грудь. Он начинался сразу под ключицей, сворачивал вниз и вбок, по ребрам. Наверное, это было очень больно — не просто так Мариус потерял сознание прямо на арене. И, наверное, для него было непростым решением вот так взять — и явиться за Пелену. Он знал, что его там ждет. И не отступил, не побоялся рискнуть ради них двоих. Алька подалась вперед, наклонилась над шрамом и, сама не зная зачем, легонько коснулась его губами. Как будто это могло помочь тканям скорее восстановиться. Отпрянула, испугавшись саму себя, нервно облизнула губы. На них остался солоноватый вкус пота, и Альку всю вдруг тряхнуло. Внезапно проснулось необузданное, почи животное желание запустить пальцы в его коротко стриженые волосы, ощутить его горячие губы… везде. И прикосновения его рук. А еще — прижать его голову к своей груди, так, чтоб и ему было хорошо и спокойно. Так же, как ей в его объятиях.

Алька покосилась на лицо спящего — оно казалось спокойным, ресницы чуть заметно подрагивали. А она тонула, барахталась в волнах такого странного и сладкого желания, еще раз прикоснуться губами к его груди, пройтись по шраму, отмечая каждый дюйм поцелуем, забирая боль и принося удовольствие. Алька сглотнула. И поцеловала еще раз, с закрытыми глазами, пытаясь ощутить на губах его вкус, смешать все воедино — запахи кофе, старых книг, память об обжигающих прикосновениях… как тогда, когда ей было непозволительно хорошо в его руках. Странная тяга, целовать мужское тело. Верх неприличия. Но почему тогда настолько нравится?

— Еще немного, и твои перья меня не остановят, — едва слышно произнес Мариус.

Алька отшатнулась, едва не слетела на пол с кровати, но была удержана неожиданно крепкой рукой.

— Ты мне мешаешь регенерировать, Алайна Ритц.

Она ойкнула, когда Мариус подгреб ее к себе и попросту положил поверх себя. Лицом к лицу, глаза в глаза.

— И просто напрашиваешься на то, чтобы быть наказанной. — Это уже выдохнул ей в губы.

— Я же… — она несмело попыталась сползти, да и вообще отползти подальше.

Щеки полыхали. Видано ли, она сама целовала его, а он, оказывается, проснулся, но притворялся. Ждал, что дальше будет. Хитрый, хитрый гад.

— И твои перья мне не помешают, — шептал он, а руки уже гуляли по Алькиной спине, опускаясь на поясницу, выписывая замысловатые узоры поверх мягких перышек.

"Я же голая, — в отчаянии подумала она, — мамочки, голая"

— Что ты делаешь, — выдохнула Алька, все еще пытаясь отстраниться.

— А ты что делаешь? Я, между прочим, всего лишь спал. А тут такое.

Рука Мариуса очень по-хозяйски поползла ниже талии, погладила ягодицу. Перьев там было совсем мало, кожа — почти голая.

— М-м-м, какие приятные открытия, — Мариус улыбнулся в полутьме, — оказывается, там, где нужно, перьев-то и нет.

А у Альки это поглаживание отозвалось дрожью во всем теле, и она невольно заерзала на Мариусе. Дыхание сбилось. И почему-то хотелось попросить, чтобы он не останавливался, продолжал, потому что каждое прикосновение будило что-то новое, но вместе с тем уже знакомое. Алька уже испытала это странное чувство, когда кажется, что тело взорвалось искрами, и даже пред глазами цветные пятна.