Но Алессандра кивнула, соглашаясь с Мардж:

— По правде говоря, Гарри ничего мне не рассказывал о вас.

— А про вас он сказал, что вы писательница, — ответила Мардж. — Что касается меня, возможно, Гарри еще не все знает. В сентябре прошлого года я получила место профессора. Конечно, с тех пор прошел уже целый учебный год…

— Мне нужна работа, — уже настойчивее сказала Алессандра. — У меня нет денег, и я возьмусь за любую.

— И будешь заниматься уборкой? — Гарри усмехнулся. — Вот уж не думаю. Ты ведь даже и города как следует не видела — откуда тебе знать, что ты захочешь здесь остаться?

— В план входило то, что я останусь здесь, — тихо возразила Алессандра. — Я знаю, тебе скоро надо будет уехать, и тогда…

— Ты уже собираешься уезжать? Ну, в этом нет ничего удивительного.

Мальчик, распахнувший дверь, был почти такого же роста, как отец.

Гарри не отрываясь смотрел на него, пока не осознал, что этот тощий долговязый подросток с ломающимся голосом и есть Шон.

Эмили скользнула на качели, поближе к Мардж; ее большие глаза смотрели осуждающе.

Казалось, Гарри в этот момент лишился дара речи, но Шон вполне владел собой.

— Ну, как дела? — спросил он.

Неожиданно его лицо исказила гримаса враждебности, зеленые глаза, почти такие же, как у Сони, смотрели сурово из-под очков в тонкой металлической оправе. Вместо того чтобы обменяться с отцом рукопожатием, он демонстративно скрестил руки на груди.

— Очень мило, что ты нашел минутку и заскочил к нам. — Шон перевел взгляд на свои часы. — О! Не стану тебя задерживать. Ты здесь уже целых десять минут, вдвое дольше, чем в последний раз. Увидимся через год или два, папа.

Он повернулся к отцу спиной и направился к двери.

У Гарри ком подступил к горлу. Что поделаешь — он заслужил ненависть сына.

— Мне жаль, — сказал он тихо. — Знаю, я совершил много ошибок за последние несколько лет, но, если ты уйдешь, у нас не будет ни малейшей надежды все выяснить и поправить.

Шон быстро повернулся и встретился с ним глазами.

— Много ошибок? Да ты совершил их чертову уйму — по одной в день за все те дни, что не был здесь!

— Шон, ты не должен говорить с отцом в таком тоне. — Голос Мардж был полон спокойной уверенности. — Тем более при Эмили и в моем присутствии.

Мальчик тотчас же замолчал, но было ясно, что у него еще есть много слов про запас.

— Пусть продолжает, — сказал Гарри.

— Пусть, но не так, — сурово возразила Мардж. — Не в таком тоне. Или говори вежливо, Шон, или держи рот на замке.

Гарри вспыхнул:

— Благодарю за помощь. Я смогу договориться со своим ребенком.

— Неужели сможешь, Гарри?

— О чем, собственно, речь? — Гарри внезапно пришел в бешенство — возможно, оттого, что Мардж смотрела на него с озабоченным видом, с нежностью и, черт бы ее побрал, с любовью. Как могло быть, что она любила его и все-таки хотела отобрать у него детей?

— Ты не думаешь, что я могу взять на себя опекунство? — спросил Шон.

Алессандра предостерегающе дотронулась до Гарри, но он стряхнул ее руку.

— Что с тобой? Как ты можешь, Мардж? — обратился он к сестре.

— Эта идея принадлежит мне.

Гарри повернул голову и уставился на сына. Его идея?

Улыбка Шона была полна горечи.

— Тетя Мардж пыталась отговорить меня. Я бы подал петицию о смене фамилии еще шесть месяцев назад, но она упросила меня подождать и сначала поговорить с тобой. Вот только у тебя не нашлось времени. Поэтому… — он пожал плечами, — поэтому я сам обратился к адвокату.

— Ты хочешь сменить имя? — растерянно спросил Гарри. — Ты хочешь этого?

— Эм даже не знает, что ее настоящее имя О'Делл, — мы так долго назывались Шон и Эмили Новик… Вот я и подумал, что это имя может официально стать нашим, но юристы ответили мне, что они не начнут дела без твоего согласия. Так возник вопрос об опекунстве. Мне было сказано, что, хотя я и несовершеннолетний, я могу возбудить дело об опекунстве ввиду пренебрежения тобой родительскими обязанностями.

— Пренебрежения?

Гарри стало трудно дышать. Значит, эти бумаги исходили не от Мардж, а от Шона, от его собственного сына?

— Неприятное слово «пренебрежение», да, Гарри? — В глазах Шона сверкнуло презрение. — Но зато точно соответствует ситуации. Если только за последние два года ты не придумал чего-нибудь лучшего.

Гарри был не в силах открыть рот. Да и что он мог сказать? За его спиной Эмили, сидевшая на качелях, тихонько заплакала. Ее приглушенные рыдания создавали мрачный фон для этой тягостной сцены и в полной мере соответствовали выражению лица Шона. Оно казалось непреклонным и неспособным прощать.

— Я… Мне очень жаль, — выдавил наконец Гарри, обретя голос.

— О, это, разумеется, меняет дело, — ядовито отозвался Шон.

— Я просто не знаю…

— А я знаю. Ты приехал слишком поздно. Больше я не хочу оставаться О'Деллом, и мне не нужен такой отец.

Слишком поздно! Несмотря на все то, что Алессандра говорила ему, Гарри приехал слишком поздно.

— Отправляйся обратно в нору, из которой выполз, и оставь нас с Эм в покое. Нам и без тебя хорошо.

Это оказалось последним и самым болезненным ударом в сердце, истекавшее кровью. Им действительно во всех отношениях лучше без него.

Осмотревшись, Гарри заметил Мардж, прижимавшую к себе Эмили, — они молча сидели на качелях. Он посмотрел на Алессандру, лицо которой приобрело пепельный оттенок, а глаза казались огромными, и понял, что она с тревогой ждала продолжения. Но он ничего не мог сделать, потому что было слишком поздно.

Гарри спустился вниз по ступенькам, прошел мимо Шона, не взглянув на его окаменевшее, жесткое лицо, и вышел на улицу, к машине. Там он вытащил с заднего сиденья свой рюкзак, открыл передний карман на молнии, извлек из него документы, касавшиеся опеки, и расписался где положено.

— Гарри! — Алессандра бросилась к нему. Глаза ее были полны отчаяния.

Он швырнул подписанные бумаги на подъездную дорожку.

— Я уезжаю.

Ни Шон, ни Мардж, ни Эмили не сдвинулись с места — все трое словно окаменели.

Гарри сел в машину и тронул ключ зажигания, отчаянно надеясь, что машина заведется сразу. Но машина не слушалась, и Алессандра успела вскочить в нее секундой раньше, чем захлопнулась дверца. Только после этого машина рванулась вперед, оставив на мостовой следы резины.