И все перечисленные персонажи с необыкновенной теплотой думают о Благодетелях…

Манька и сама не раз себя ловила на том, что внутренне, помимо воли, приписывает вампирам внутреннее благородство и добрые помыслы. И слава богу, что Дьявол и Борзеевич людьми не были, заклятия на них не действовали.

Протыкать себя стрелой оказалось не смертельно, но остались лишь три стрелы. От кинжала стрелы отличались тем, что кинжал не оставлял следов, по которым вампир мог открыть, что его уличили, а Дьявольская стрела самым подлым образом являлась вампиру от души, как «Здравствуй, милый!»

Дьявол, экономя боевые патроны, расщепил древки и преломил их на такую длину, чтобы хватило до сердца, затачивая концы и смазывая наконечники слюной. Слюна Дьявола обладала ядовитостью, но избирательной, исцеляя душевные раны не хуже живой воды, которая врачевала раны телесные, а антисанитария оказалась самым действенным способом справиться с любыми переживаниями или сомнениями.

После лечебной процедуры глупые рассуждения в голову не лезли.

И как-то сразу, пусть и ненадолго, она внезапно понимала, что вампир не умеет самостоятельно выбирать людей.

Странно, раньше ей в голову не приходило задуматься, по любви там живут вампиры, или так себе, без особой… Своими мыслями получалось – по больному. Но хитрая наука выживать у вампиров формировалась в такие далекие времена, что отучить их думать по-вампирски было бы равносильно отучить каннибала любить человечинку.

Жалко, что стрелы быстро закончились. Пораньше бы Дьявол предложил ей свое нетрадиционное средство!

Перед дорогой Дьявол осмотрел их. Дырявые обмотки на ногах Борзеевича, или то, что старик собирал и разбирал поутру, оплакивая свои многострадальные ступни, Дьявол выбросил вон. Даже портянки Борзеевича походили на дырявые во всех местах носки, у которых не было ни подошвы, ни верхней части, каким бы местом он не старался их наложить на ноги. Чего, спрашивается, носил? Но Борзеевич во всем любил порядок, без портянок он чувствовал себя голым. Осознание, что они на него надеты, давали ему еще одно осознание, что он соблюл приличия.

– Что же мне босиком по таким камням? – возмутился он.

– Не каждому, понимаешь ли, дается быть обутым! – ответил Дьявол. – И босыми люди ходят. Зато, какое чувственное и проникновенное будет твое знание о босоногости!

– Мы вообще-то в горах, и не по земле, а по острым камням и по снегу ступаем. Одно дело – босоногость, другое дело – инвалидность. Я бомж, мне пенсию никто платить не будет. Да у нас и врачей таких нет, чтобы здоровье мне поправили, – грудью встал Борзеевич на защиту своих выброшенных портянок.

Поздно, они летели вниз с ускорением эм*же*аш, с поправкой на ветер, который крутил портянки в воздухе, как осенние листья. С зубовным скрежетом и слезой на глазах, Борзеевич провожал их взглядом, пока они не скрылись в облаках.

В принципе, Манькины башмаки и посох второго комплекта пора бы уже примять к караваю. Манька надеялась, что Дьявол столчет железо в порошок. Обещал же! Но он почему-то засомневался, предложив башмаки и посох Борзеевичу, который сначала от предложения опешил, отказавшись наотрез. Но когда Дьявол оторвал от края своего плаща две замечательные портянки, которыми можно было всего Борзеевича обмотать, если растянуть материю во все стороны, нехотя согласился, поглядывая на портянки с тяжелыми вздохами тайной радости.

Железо прилагалось к портянкам, как непременное условие.

– В горах оно ничем не хуже твоих лаптей, – отрезал Дьявол. – И ногу не проколешь. А спустимся вниз, я сам наплету тебе лаптей, – пообещал он, протягивая Борзеевичу сношенные до дыр железные старые башмаки и новые портянки. Ступни у Борзеевича были чуть меньше Манькиного размера, портянки заполнили пространство у носка и смягчили трение железа о кожу. И сразу же стали в горошек, как и все, что у него было, кроме полушубка. Полушубок был то черный, то белый, то неопределенного среднего цвета, в зависимости от того, в каком настроении пребывал Борзеевич.

Старый посох оказался ему коротковат, он даже на трость уже не тянул, но дробить камень самое то.

К железу на ногах, привыкший к натуральной и легкой обуви, Борзеевич питал не самые лучшие чувства, а кроме того, как только он ощутил на себе влияние железа, на него обрушились глубокие мысли: как он докатился до такой жизни, как память потерял, как нашли на него вампир и оборотень, сколько голодных в мире, сколько убогих, сирот и вдов, как справиться со всеми болезнями и выжить в чудовищных условиях…

Борзеевич аж взмок, обнаружив у себя столько проблем, сколько их было в мире.

Зато Дьявол остался неумолим и доволен, потому что хватило полчаса, чтобы к Борзеевичу вернулась память о истинном положении дел в государстве в настоящее время.

На этот раз Манька тайно позлорадствовала, пожалев, что не додумалась раньше дать Борзеевичу примерить железо на себя, чтобы между ними наступило полное взаимопонимание. Она бы и открыто усмехнулась, если бы не знала, каково это быть обутым в железо. Она тоже переоделась в новое.

Ну как, новое…

Посох немного уже сношен, когда его использовали для санок и выбивания ступеней, каравай почат… Новыми оказались только башмаки. В котомке из железа теперь лежал только каравай, остальное: разобранные санки, котелки, топорик, ножи и прочее горное снаряжение поделили поровну. Рушник разрезали еще на две части. В ту, которая была поменьше, обернули каравай, чтобы оставался чуть мягче и не нарастал, как в избе, когда Манька оставила его на три недели, сначала путешествуя по Аду – причина уважительная, а потом наслаждаясь сытой жизнью, которой у нее быть не могло, пока железо не сношено. Из второй части рушника скроили штанины и пришили к старым поверх ее изношенных брючин, в которых уже не осталось живого места. Для утепления и реставрации Борзеевских штанов использовали полотенца, наружные карманы рюкзаков и ушили его собственные шаровары.

Гора была слишком высокой – спустились в лето лишь на пятый день. Каменистые склоны, повсюду – выступы и острые скалы, и чуть не разбились, когда Дьявольский плащ, который использовали, как парашют, занесло ветром. Чуть полегче стало на половине горы, когда покатились по снегу, используя по лыже, на ровных спусках. Впрочем, таких мест было немного, всю местность изрезали разломы и ущелья, по дну которых текли широкие огненные реки.

Стало понятно, почему Вершина Мира была усеяна костями и черепами. Причина оказалась до банального простой: спуститься оттуда без Дьявола никто не смог.

Похоже, дальше Вершины Мира никто не хаживал…

Спали на открытом воздухе, наконец-то наслаждаясь летним теплом и ночной прохладой, если ветер не приносил сернистые испарения и вулканический пепел, забивающий легкие. Они настолько привыкли обходиться без воздуха, что теперь, когда кислород появился в достатке, снова кружилась голова, а тридцатиградусная жара после семидесятиградусных морозов казалась невыносимой.