оказалась вашей дочкой, я очень удивлен! — спасает меня от верной гибели. Теперь, имея и возможность, и даже обязательство меня погубить, вы обещаете не делать этого. Кто в наше время, зная стыдные подробности биографии подозрительного субъекта, решится промолчать, а? Я ценю, вы не подумайте!

Только благодарностей Морскому еще не хватало в этой неоднозначной ситуации! Денис собирался попрощаться и уйти, но не тут-то было.

— Вот! — Долгов вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо тетрадный листок. — Возьмите. Это адреса! Не воспользуетесь, так хоть Ларисе передайте. Ей может пригодиться.

— Какие адреса? — предчувствуя плохое, Морской все же взял листок и спрятал. Автоматически — просто чтобы случайный наблюдатель не насторожился от глупой ситуации — один дает бумажку, другой отказывается брать.

— Адреса очень важные, — пояснил Долгов. — Это адреса действительно наших людей. Понимаете, еще во времена оккупации, даже до первого отступления немцев, украинская интеллигенция пыталась объединяться. По этим адресам живут, ну или жили, люди, которые могут помочь выбраться в Европу. Особенно все это стало действенно и актуально, когда фашисты отступали в первый раз. Они ведь, эвакуируясь, думать не думали о тех, кого бросают в Харькове. Огромное количество людей, столкнувшись с советами, были однозначно обречены на смерть из-за сотрудничества с оккупационными властями. Таким людям надо было бежать самостоятельно. И хорошо, что то тут, то там нашлись те, кто готов был помочь. Так уехало много достойных специалистов. Так уехала моя мама. Так уехал бы я, если бы не свалился и не был вынужден остаться в госпитале.

— Уехали бы вслед за фашистами? — сощурившись, переспросил Морской.

— Уехал бы от верной гибели, — поправил собеседник. — Истории с госпиталем тогда еще не было. В глазах советов я был ничтожным коллаборационистом. И я действительно хотел бежать. От лагерей и несправедливых приговоров. От войны. И не к фашистам, как вы говорите, а в просвещенную Европу. Уже сейчас там всюду островки наших эмигрантов. Кому-то, может быть, удастся перебраться в Америку. Подумайте сами, когда бежать, как не сейчас? К свободе слова, к спасению от вечной угрозы репрессий… Бороться против фашизма можно и по ту сторону советов. Хотя путь, конечно, нелегкий. Опасный и… — он опустил глаза, — знаете, мне позавчера рассказали, что одна наша очень уважаемая харьковчанка погибла при переходе Венгерской границы. Нечестные проводники, грабители, предатели — такое в подобных делах встречается на каждом шагу. Ее дочь с внуком уезжали месяцем раньше, тем же маршрутом, и все было в порядке. А мать и всю их группу обокрали и расстреляли. Если я назову вам имена, вы будете скорбеть так же, как и я, потому что это ни в чем не повинные, очень много сделавшие для Харькова люди…

— Я не хочу этого слышать, — твердо произнес Морской.

— Ну и не слушайте, конечно, — покорно согласился Денис. — Просто подумайте. И, если будет надо, обращайтесь. Только не затягивайте. Не думаю, что эти адреса будут действительны долго. Харьковский адрес уже пуст. Но в этом списке, — Долгов кивнул на карман, куда Морской спрятал листок, — есть места, куда можно обратиться, добравшись ближе к Западу. Я попытаюсь. Мне этот список дал надежный человек, друг моей матери. Он же и рассказал о гибели знакомой. Я удивился, почему он в Харькове. Но, знаете, у всех свои обстоятельства. Во второе свое отступление фашисты совсем лютовали, гражданских к дорогам не подпускали, спешили свое добро скорее вывезти. Простым людям только что и оставалось — объединяться и помогать друг другу. И сейчас тоже другого выхода нет.

— Так вы, выходит, не на фронт, а просто «ближе к Западу» рветесь? — не удержался Морской, но тут же сам себя остановил: — Послушайте! Это все пустые и непривлекательные разговоры. Надеюсь, вас просто обманули, или вы сейчас разыгрываете меня. Давайте я сделаю вид, что ничего этого не знаю, только из уважения к вашему боевому будущему.

— Да, — кивнул Долгов, — так и надо. Сделаем вид, что этого разговора не было, а там решайте сами. Вы можете стать военным журналистом, окажетесь поближе к первому контакту и… Решать вам. Зато моя совесть чиста — сам попытался спастись и людям, делавшим мне добро, шанс дал. Подумайте. Но только, разумеется, учтите, что предприятие это опасное и…

— До свидания! Желаю вам удачи во всех ваших… — тут Морской намеренно сделал ударение: — Во всех ваших добрых и благородных начинаниях, не имеющих ничего общего с предательством и трусостью! — Он резко развернулся и, не оставив собеседнику шанса протянуть руку для прощального рукопожатия, поскорее пошел прочь.

* * *

Приближаясь к корпусу, где лежала Лариса, Морской негодовал. Зачем вообще он в это впутался? Горленко выяснил бы все сам, и совесть бы марать не пришлось. Ни обвинениями этого никчемного безумца, ни извинениями, ни выслушиванием всех этих неуместных рассуждений! Морской корил себя за то, что взял листок, за то, что не ушел сразу, как понял, к чему клонит собеседник, за то, что, как ни крути, всерьез прикидывал, смог бы или нет решиться на такое рискованное предприятие и кого хотел бы увидеть там, на Западе… Но больше всего он терзался тем, что не спросил фамилию женщины, погибшей на Венгерской границе… Гадай теперь, у кого из знакомых, остававшихся в оккупации, были взрослая дочь и внук. Понимай теперь, что вот, был человек, вполне, может, кто-то из твоего ближайшего окружения, ты даже дружил с ним, готов был ради него на многое, а узнав о гибели, даже не удосужился уточнить, кто именно погиб… Все вышло глупо и отвратительно. Морской злился, причем сам на себя.

Однако возле самого Ларочкиного корпуса он увидел такое, что злость моментально переключилась на более достойный объект.

— А ну стоять! — прохрипел Морской, ускоряя шаг и раздражаясь еще больше от того, что голос так не вовремя сел.

У окна боковой стены корпуса, как ни в чем не бывало, издевательски долго держа в своей лапище высунувшуюся из форточки белую девичью руку, возвышался мужской силуэт. Прежде чем Морской успел приблизиться, парень спрыгнул с чудом удерживавшего его выступа стены, отошел на два шага, глупо помахал окну в знак прощания обеими руками и головой, после чего скрылся за углом. Уже стемнело, но на территории госпиталя в эти дни перебоев с электричеством не наблюдалось и свет больничных окон успел показать Морскому довольную физиономию Мити Санина — красноармейца, погрязшего во вранье и явно преследующего доверчивую Ларису. Времени на разъяснительную беседу с обманутой дочерью не было, потому Морской оббежал освещенную площадку стороной и кинулся во тьму за преступником.