помог ей сформировать собственное отношение к поствьетнамскому синдрому. «Боб Спитцер попросил меня разобраться с синдромом, определение которого предложил Шатан, но он не знал, что я эксперт в теме психических расстройств, вызванных стрессом, – вспоминает Нэнси. – Моя карьера началась с изучения физических и психологических последствий тяжелых ожогов – одного из самых страшных видов стресса, который только могут испытать люди».

Она согласилась с выводами Шатана о том, что устойчивый синдром может развиться в результате любого травмирующего события, будь то пожар в квартире, ограбление в парке или боевые действия. Поскольку раньше Андреасен классифицировала психологические проблемы пациентов с ожогами как «расстройства, вызванные стрессом», она назвала свою расширенную концепцию поствьетнамского синдрома «посттравматическим стрессовым расстройством» и предложила следующее описание: «Существенной особенностью является развитие характерных симптомов после травмирующего психику события, которое, как правило, выходит за рамки обычного человеческого опыта».

Несмотря на то что научные данные о расстройстве, помимо наблюдений Шатана и Лифтона, были весьма скудными, рабочая группа одобрила предложение без особого сопротивления. Позже Спитцер признался, что, если бы не настойчивость Шатана, поствьетнамский синдром вряд ли включили бы в DSM-III.

С тех пор эмоционально травмированным ветеранам стало проще получить необходимую медицинскую помощь, поскольку и военные, и психиатры признали, что у них развилось настоящее расстройство.

DSM-III удостоверило страдания солдат, а также жертв изнасилований, ограблений, пыток, ожогов, взрывов, стихийных бедствий и финансовых катастроф, однако в 1980 году, когда вышла новая версия руководства, психиатры все еще очень мало знали о патологической основе ПТСР и о том, что происходит в голове тех, кто с ним столкнулся.

Боязнь фейерверков

Супругам Кронски было под сорок. Они счастливо жили в браке. Он успешный бухгалтер. Она переводила иностранные книги на английский. Но главное в их жизни – неугомонные дети: двенадцатилетняя Элли и десятилетний Эдмунд. Как-то раз Эдмунд с родителями (Элли была на дне рождения одноклассника) посетили праздничный ужин у друга семьи. После посиделок Кронски сели в машину и поехали домой по знакомой дороге.

Эдмунд зевнул и пожаловался, что пропустил игру New York Knicks, но отец заверил его, что матч можно будет посмотреть завтра, потому что он записан на кассету. А потом их жизни внезапно изменились навсегда.

Когда Кронски проезжали перекресток, внедорожник пролетел на красный свет и врезался в заднюю часть их машины, где сидел непристегнутый Эдмунд. Мальчика выбросило из автомобиля на центр перекрестка. С противоположной стороны мчался огромный пикап.

Водитель не успел свернуть и переехал ребенка прямо на глазах родителей. Бригада скорой помощи прибыла быстро, но спасти Эдмунда не удалось.

Следующие два года семья провела в трауре и ни с кем не общалась. Затем, очень медленно, миссис Кронски пошла на поправку: стала снова переводить книги и ходить в кино с друзьями. Конечно, она не могла до конца смириться с потерей сына, но уже через три года после трагедии практически полностью вернулась к прежнему образу жизни.

С мистером Кронски все было иначе. Спустя два года после гибели сына он по-прежнему почти каждый день приходил к нему на могилу. Его жена начала видеться с друзьями, а сам он все еще ни с кем не общался, стал раздражительным и рассеянным. На работе мистер Кронски начал совершать ошибки, и постоянные клиенты ушли в другие фирмы. Раньше он с большим энтузиазмом и образцовым прилежанием управлял семейным бюджетом, теперь же финансы перестали его интересовать. Вся жизнь мистера Кронски состояла из одного воспоминания, которое прокручивалось в голове день за днем, – воспоминания о том, как его испуганного сынишку переезжает пикап.

Миссис Кронски становилось лучше, ее мужу – только хуже. Он много пил и устраивал скандалы, что послужило поводом для обращения ко мне. Уже на первом сеансе я понял, что мистер Кронски страдает посттравматическим стрессовым расстройством и сложной реакцией скорби. За несколько месяцев мне удалось помочь ему отказаться от алкоголя. Антидепрессанты смягчили резкие перепады настроения и умерили вспышки гнева, благодаря чему количество семейных ссор снизилось. Но другие проблемы остались.

Несмотря на все мои усилия, мистер Кронски так и не смог снова эффективно работать. Общение с людьми он тоже не возобновил. Большую часть времени он сидел дома перед телевизором и выключал его, только когда какая-нибудь программа вызывала воспоминание о смерти сына. Его дело рухнуло, обеспечивать семью стала жена. Мистера Кронски это раздражало, из-за чего нарастала напряженность, а миссис Кронски удручало то, что муж даже не пытается делать что-либо вне дома. В итоге она решила, что больше не может жить с травмированным супругом, который отказывается двигаться дальше.

Женщина считала, что в семье царит нездоровая для дочери обстановка. Ее отец либо ворчал, либо лежал на диване, свернувшись калачиком. К девочке он относился так, будто она тоже погибла. Миссис Кронски ушла от него вместе с дочерью и подала на развод. Она продолжила карьеру и снова вышла замуж, а Элли поступила в колледж. У мистера Кронски жизнь сложилась по-другому.

Он так и не смог вернуться к нормальной жизни, снова стал злоупотреблять алкоголем и отказался от моих услуг. Когда я в последний раз с ним общался, он все еще жил в одиночестве и избегал всяческих контактов с другими людьми, в том числе с теми, кто хотел ему помочь.

Почему у мистера Кронски развилось посттравматическое стрессовое расстройство, а у миссис Кронски – нет, хотя они оба пережили одно и то же событие? Когда рабочая группа по созданию DSM-III проголосовала за включение ПТСР в перечень, никто не знал, как именно возникают краткосрочные и долговременные последствия травмы и как их смягчить. Мы знаем, что делать, если солдату в голову попал осколок: остановить кровотечение, промыть и забинтовать рану, а затем сделать рентген, чтобы увидеть, есть ли внутренние повреждения. ПТСР, в свою очередь, было тайной за семью печатями. Но если у этого серьезного психического заболевания есть конкретная причина возникновения, разве мы не способны ее найти?

Когда ПТСР включили в DSM-III, на его исследование стали выделять средства. Но ученые смогли продвинуться в понимании сложной нейронной архитектуры мозга, которая лежит в основе ПТСР, только после того, как в 1980-е годы в психиатрии произошла революция: появились новые методы визуализации мозга и резко возросло число нейропсихиатров, вдохновленных Эриком Канделем. И вот в 2000-е годы новые исследования мозга выявили патологический процесс, который, как считалось, вызывает ПТСР.

В этом процессе задействованы три ключевые структуры мозга: миндалевидное тело, префронтальная кора и гиппокамп. Они образуют нейронную цепь, необходимую для познания событий, вызывающих эмоции, но, если опыт слишком экстремальный,