— Перечень всех московских каретных дворов и краткие сведения об их владельцах, — пояснил Крамниц, когда дьяк вышел. А молодец Иван Адамович, взялся-таки! — Что, Алексей Филиппович, угадаете сами, кого я взял на заметку? — закончив просматривать лист, пристав передал его мне, хитровато усмехнувшись. Что ж, поглядим…

— Вот этот? — я повернул лист к приставу, держа палец напротив одной строки и вызвав тем самым у Крамница довольную улыбку.

А чего ещё следовало ожидать, если среди владельцев каретных дворов Москвы под нумером четвёртым значился некий купец третьей тысячи Франц Антонович Ланг, тридцати шести лет, римско-католического вероисповедания, уроженец Риги, и именно напротив записи о нём я палец и держал?

За чаем мы решили, что начать всё же следует с баронессы — если бы Крамниц сначала навестил каретный двор Ланга, оставалась вероятность того, что Ланг пожелает, а главное, успеет предупредить землячку, если, конечно, карету и лошадей для поездки за Ташлиной предоставил баронессе именно он. Я спросил, как идут дела с поисками связей интересующих нас лиц с Калужской дорогой, но тут Крамницу хвастаться было нечем. Оно и понятно — дело это нескорое, и пребывало оно в самом начале. Что же, моё присутствие в управе более не требовалось, и после чаепития я Крамница покинул.

Говоря откровенно, полностью удовлетворённым я себя не ощущал. Что у меня получилось заинтересовать Крамница моими предположениями, это, безусловно, хорошо. Завтра с утречка он двинется к баронессе, а послезавтра — в каретный двор Ланга. Стало быть, послезавтра к вечеру или, в крайнем случае, через два дня я узнаю много нового и интересного. Ещё сколько-то времени, уж не могу предсказать, сколько именно, уйдёт у губных на поиск того, кто из наших фигурантов что позабыл на Калужской дороге, и мы с приставом будем знать и понимать, почему Ташлину и Данилевича прикопали именно в том месте, где их нашли, а это позволит не только изловить убийц, но и прижать их как следует, чтобы представить суду неопровержимые доказательства. А там и похищенные ценности найдём, да обратим их в доход казны. Картина, в общем и целом, вырисовывалась вполне себе благостная и то, что её существование полностью зависело от верности моих умственных построений, не особо меня и пугало. Даже если я в чём-то ошибся, даже если мы с Крамницем ошиблись относительно каретного двора, оставались итоги завтрашнего похода Ивана Адамовича, которые в любом случае нулевыми не будут — хоть что-то пристав накопает. Куда больше в моих догадках мне не нравилась их неполнота.

Да, именно неполнота. Если мотивы несостоявшегося бегства Ташлиной и Данилевича я себе примерно представлял, пусть, возможно, и не во всех подробностях, то вот с мотивами действий Ташлина и баронессы у меня полный ноль, не сказать бы грубее. Ну в самом деле, чего ради затевал всё это Ташлин? Наказать неверную жену, пусть и сам не хранил ей верности? Вот уж скорее поверю, что наказать её приказной советник хотел не за неверность, а за кражу у него ценных древностей. Или древних ценностей, это уж кому как больше нравится… Унаследовать распоряжение теми пятью тысячами рублей, что полковник Фильцев завещал внуку? Тоже так себе предположение.

С отношением Ташлина к Данилевичу дело обстоит понятнее, отставной капитан и на имущество его, и на жену покусился, а для большинства мужчин оставлять такое безнаказанным недопустимо. Но убить? Ладно бы, в порыве страсти и негодования, но вот так — расчётливо и продуманно, да ещё и не лично, а с привлечением умельцев со стороны… Тем более, обойтись Ташлину такие умельцы должны были ох как недёшево, что сильно сокращало его выгоду от смерти жены.

Тут и вставал вопрос: а мог ли Ташлин обойтись без убийств? Чужая душа, конечно, потёмки, но на мой взгляд, вполне мог, и как раз из-за своей расчётливости. Запустив процедуру развода по вине неверной супруги, Ташлин избавлялся и от неприятностей на службе, и от неприятия светом его последующей связи с баронессой фон Альштетт, а вернуть украденное можно было и без смертей — уж чем припугнуть супругу, Евгений Павлович при таком раскладе точно нашёл бы.

И уж совсем непонятными смотрелись тут мотивы госпожи баронессы. У неё-то какой был интерес? Да, думал я о том и раньше, и тоже толком ничего предположить не мог, как и сейчас. Только и оставалось считать, что её устраивает Ташлин как нынешний любовник или будущий супруг, но особой уверенности тут у меня не было. И не будет, пока лично на эту баронессу не посмотрю и не составлю своё о ней мнение.

И что ведь особенно обидно? По бестолковости своей дело, коим мне приходится заниматься вместе с Иваном Адамовичем, никак не уступало самому первому моему в этом мире расследованию, когда мне, едва поселившемуся в теле Алёши Левского, пришлось с ходу разбираться с попытками убить меня, такого хорошего и доброго. Но тогда-то одновременно приходилось ещё и всячески убеждать родных и близких перестать воспринимать меня как балбеса, коим Алёша считался до моего подселения и считался, чего уж теперь греха таить, заслуженно. [1] А сейчас я действую с ведома и по поручению самого царя нашего государя Фёдора Васильевича, да ещё царь мне дал свободу действий, пусть и в некоторых пределах, довольно, впрочем, широких, а я при всём при том толковую непротиворечивую версию не могу сформулировать! Стыдно, Алексей Филиппович, очень и очень стыдно!

Впрочем, этот приступ самокритики превратиться в сеанс самобичевания так и не успел — коляска извозчика остановилась у дома, а несколько позже остатки этих нехороших мыслей выветрились из моей головы благодаря любимой супруге, вывалившей на меня радостное известие, что сегодня мне ещё предстоит встреча с младшей сестрой. Поскольку до прибытия Татьянки времени хватало, обсудили Варины гимнастические дела. С некоторым трудом, но мне всё же удалось убедить супружницу, что гимнастический обруч должен остаться в истории её изобретением а не моим — раз предназначен он для улучшения женской красоты, кому, как не женщине, его изобрести-то? Убедил, и теперь надо готовить обращение боярыни Варвары Левской в Палату новшеств и привилегий. Шума в свете будет немало, дело-то по местным меркам неслыханное — представьте себе, женщина что-то изобрела, да ещё и привилегию по всем законам и правилам застолбила! Так через тот шум и на рекламе