– А если они спросят об отце? – нерешительно спросил Барбарусса.

– Разумеется, спросят! Ты что, забыл, о чем мы договорились? Отец в добром здравии, не спит, не ест, ожидая встречи, – нетерпеливо проговорил Аретино и вдруг в отчаянии прищелкнул пальцами: – О, дьявол бы побрал этого Барбаруссу! Не мог, что ли, приглядеть за старикашкой? С таких петухов, несущих золотые яйца, надо пылинки сдувать! Нет, позволил ему умереть! А теперь по его милости я могу лишиться своего гонорара!

Если бы Троянда могла, она схватилась бы за сердце, но портьера надежно сковывала ее движения. Она только и могла, что глубоко вздохнуть, готовясь закричать во весь голос, так, чтобы ее услышал Григорий: «Уходи! Тебя намерены обмануть! Твой отец умер. Аретино и Барбарусса хотят забрать деньги, ничего не дав взамен!»

Однако ни звука не сорвалось с ее уст, и не потому, что она испугалась. Почему Аретино так разговаривает с Барбаруссой? Ведь перед ним – гроза всех христианских морей, сверкающий своим великолепием, словно Соломон… Соломон… Боже праведный! Что это делает Аретино?!

Не веря своим глазам, она смотрела, как Аретино вдруг схватил грозу морей за бороду и, приблизившись к его лицу, прошипел:

– Ты что-то поглупел, друг мой! Помни: если я предложил тебе сыграть в эту игру, то это еще не значит, что я простил тебя! Если русские хоть что-то заподозрят – можешь отсчитывать минуты своей поганой жизни, и клянусь, даже такой кретин, как ты, не успеет сбиться со счета! – Он оттолкнул пирата, продолжая при этом тянуть его за бороду, и Троянда мимолетно удивилась, почему рыжебородый не кричит от боли. – И вот еще что, миленький… – почти мурлыкал Аретино, – остерегись, не бросай слишком томных взоров на этого русского красавца, даже если он окажется в твоем вкусе. Ах да… я ведь совсем забыл, что твои вкусы успели измениться!

И он, еще больше оттянув бороду, так что… так что открылся гладкий бритый подбородок, отпустил огненно-рыжий пучок.

Всего на миг оставалось неприкрытым искаженное испугом лицо, но Троянде вполне достало этого времени, чтобы узнать капризные, женоподобные черты Луиджи Веньера.

Очнувшись, Троянда увидела, что комната пуста. Она даже не заметила, когда ушли Аретино и этот фальшивый Барбарусса.

Луиджи! Значит, Луиджи вернулся. И хватило же наглости! Впрочем, почему бы и нет? Ведь он бежал с Джильей, которая только и делала, что покидала Аретино и возвращалась к нему. Луиджи было у кого поучиться. Конечно, он готов на все, чего потребовал Аретино, только бы добиться прощения. Подумаешь, изобразить какого-то турка – это ведь просто ничто по сравнению с тем, что выпало на долю бедняги Лазарио! А может быть, на сей раз Луиджи бросил Пьерину, пока его голова еще крепко сидела на плечах?

Но Аретино-то каков? Решиться на такую гнусную ложь ради каких-то пятидесяти тысяч дукатов!.. И вдруг до Троянды дошло. Нет, не пятидесяти тысяч. Деньги за умершего отца Григория будут переданы Луиджи – то есть все равно, что самому Аретино. Ну а потом «Барбарусса» исчезнет – и великий актер Аретино вместе с обманутыми русскими будет призывать кару небесную на голову этого клятвопреступника и наглого грабителя. И русские ничего не заподозрят – где им, этим чистым душам, прозреть все бездны истинно византийского коварства, которые таятся в душе Аретино!

Троянда так стремительно выпуталась из портьеры, что едва удержалась на ногах.

Надо немедленно предупредить Григория. Но как прорваться в кабинет? Нужен предлог… какой-то сокрушительный предлог. И не влетишь ведь туда просто так, не крикнешь с порога: «Вас обманывают!» Как ни привязан к ней Аретино, к деньгам он привязан еще больше. Их просто прирежут на месте: ее, Васятку, Григория… Григория!

О Господи, прибавь ума, прибавь хитрости! Ну почему не уродилась Троянда такой же коварной выдумщицей, как Цецилия или Джилья!

Джилья?.. Ну конечно, Джилья!

Подобрав юбки, она ринулась по коридору с такой стремительностью, что преодолела линию обороны прежде, чем ошеломленные bravi успели ее задержать. Они кинулись следом и уже схватили было ее, но Троянда так жарко выдохнула: «А ну, прочь руки! Дело идет о жизни или смерти синьора!» – что bravi невольно отпрянули, и она без помех преодолела последние шаги по коридору и на миг приостановилась, чтобы войти в роль.

За портьерой, скрывавшей вход в кабинет, слышался смех. Похоже, собеседники нашли общий язык.

– После того как наша сделка свершится, – радушным басом рокотал Аретино, – мой друг Хайреддин намерен предложить вам войти в долю в очень выгодном предприятии.

– Каком же? – спросил Григорий. – Хотя по части предприятий – это не ко мне, это к братишке моему. Он у нас парень головастый да оборотистый.

– Правда, правда! – зазвучал незнакомый, глубокий, важный голос, в котором просто невозможно было узнать наглую скороговорку Луиджи. – Он произвел на меня очень благоприятное впечатление при встрече, хотя встреча сия и происходила при самых неблагоприятных для него обстоятельствах. Однако, по моим расчетам, ему следовало вернуться раньше. Что же задержало синьорина? Ведь мои люди довезли его до самого устья Борисфена[39]!

– Спасибо им за это, – отозвался Григорий. – Просто не повезло брату. Он-то надеялся, что запорожские казаки его выручат, по днепровским порогам поднимут на север, а уж оттуда он на Русь проберется. Но не тут-то было. Хохлы – народишко еще тот! Порадовались вместе с Прокопием, что избавился от неволи, накормили саломатою[40], напоили горилкою, спать уложили… а наутро проснулся он в «чайке»[41], связанный по рукам и ногам, и не успел глазом моргнуть, как братья-славяне продали его первому попавшемуся татарину за мешок табаку… правда, говорили, табак отменный!

Аретино и Барбарусса захохотали, а Троянда немедленно преисполнилась к этим самым запорожским казакам самой лютой ненавистью. Экие коварные, предательские, мелкие душонки! Теперь понятно, почему Прокопий не верит никому на свете, если свои же, свои, братья-русские по крови, способны предать православного человека за табак!

– Ну а что же было потом? Как он выбрался? – живо поинтересовался Аретино.

– Верно, Господь за него заступился, не иначе, – пояснил Григорий. – Татарин почти тотчас продал Прокопия купцу, который из самого Багдада вел в Московию свой караван. У него в пути помер толмач, а Прокопий, сами знаете, горазд и по-турецки, и по-персидски, и по-арабски, не говоря уж о европейских языках. Батюшка нас обоих обучал, настаивал, что купец должен уметь говорить на всяком языке.

– Очень разумно, – пробормотал «Барбарусса», и как ни была напряжена Троянда, она не могла сдержать улыбки, вообразив, что бы сделалось с Луиджи, вздумай Григорий заговорить с ним по-турецки. Пока выручало присутствие Аретино: как бы из вежливости к хозяину дома беседа велась на итальянском.