Мелани согласилась приготовить им специальное меню. Данглар, вспомнив Бурлена, проверил кончиком пальца степень мягкости картофельных оладий.

– Прекрасно, – сказал он. – Это я об ужине, что касается других событий сегодняшнего дня, то мне трудно судить.

– Успешность расследования на ощупь не проверишь, – сказал Вейренк.

– Золотые слова.

– А жаль. Вот бы понять, хорошо ли оно прожарилось или подгорело, засохло или вообще не удалось и его надо выкинуть.

– В данном случае расследование ни при чем, – сказал Адамберг. – Мы сошли с дистанции, как мне сурово попеняла Ретанкур. Нам в этой истории нет места, и, что бы там ни произошло на теплом камне, нас это уже не касается, учитывая срок давности.

– Тогда зачем мы сюда приехали? – спросил Данглар.

– Чтобы все выяснить и выпустить на волю призраков.

– Это не наша работа.

– Но мы ее выполнили, – сказал Вейренк. – Успешно ли, это другой вопрос. Мы выпустили призраков, Жан-Батист?

– Да уж, что сделали, то сделали. Хоть эти не будут рыдать в проклятой башне. Остается только понять, что тут правда, а что нет.

– Вы не верите Виктору?

– Он был убедителен, – заметил Вейренк. – И зашел довольно далеко. В присутствии брата рискнул признаться, что собирался убить их мать. Это не просто смелый, но и довольно безрассудный поступок.

– Портвейн лишает рассудка, – заявил Данглар с видом знатока. – Потребность Виктора в признании была острее страха и сломала все преграды.

– Предварительно расшатанные портвейном, – добавил Вейренк.

– И я о том же. Сладкий алкоголь ударяет в голову с проворностью канатоходца.

– Но вообще-то, – заговорил Адамберг, – “душу” Виктора спасло чудо: убийца опередил его, совершив “ужасное злодеяние”. Из вод Исландии Виктор вышел сухим.

– In vino veritas, – сказал Данглар.

– Нет. Я никогда не верил, что из выпивки рождается истина. А вот страданий – сколько угодно.

– Зачем тогда вы его напоили?

– Чтобы он отпустил тормоза и как можно дальше съехал вниз по дороге. Но это еще не значит, что он пошел до конца. Даже в отупевшем состоянии и несмотря на рухнувшие преграды, его подсознание бдительно охраняет самое ценное свое достояние, как Марк – Селесту. Больше мы ничего не узнаем. Я ждал результатов этого потока чувств и полуправды, чтобы принять решение. Днем я говорил об этом с Ретанкур. Она категорически против.

– Против чего? – спросил Данглар.

– Она считает, что это не наше дело, и все тут.

– Она права.

– Да. Так что Ретанкур не поедет. Я хотел взять с собой ее и тебя, Луи.

Ни Вейренк, ни Данглар не спросили куда. Воцарилось молчание, очень насыщенное молчание, когда становится неловко даже от позвякивания приборов. Вейренк отложил нож и вилку. Он быстрее остальных улавливал ход мыслей Адамберга. Может потому, что родом был с того же склона горы.

– Когда мы вылетаем? – спросил он наконец.

– Во вторник. Я взял три билета до Рейкьявика, или как там это произносится. Три с половиной часа лету. Потом еще сорок минут до…

Адамберг вытащил из внутреннего карман блокнот.

– До Акюрейри, – старательно прочел он. – Оттуда полетим прямиком на Гримсей. Наш теплый остров находится напротив порта, в конце пирса. В это время года лед во многих местах трескается и тает, так что придется упросить какого-нибудь рыбака нас туда отвезти. А это будет нелегко, учитывая суеверия, связанные с островом. Надеюсь, кто-нибудь согласится сдать нам свою лодку.

– А что вы там рассчитываете найти? – спросил Данглар. – Скалы? Остатки снега? Либо хотите просто прилечь на теплый камень и обрести бессмертие?

– Нет, камень меня не интересует.

– А что?

– Откуда мне знать, если я еще не начал искать?

Данглар в свою очередь отложил нож и вилку.

– Вы же сами сказали, это не расследование и вообще не наше дело.

– Сказал.

– Вас могут за это уволить.

– Ретанкур меня уже предупредила. Она чуть ли не пригрозила, что сдаст меня дивизионному комиссару.

– Ретанкур не стукачка, – сказал Вейренк.

– Но она разозлилась и теперь на все готова, чтобы не пустить меня туда.

– Потому и сдаст, – твердо сказал Данглар.

– Когда ты собираешься лететь? – снова спросил Вейренк.

– А ты собираешься?

– Конечно, – подтвердил тот, не дрогнув, с обычной своей невозмутимостью.

Римлянин, сказал Шато.

– То есть как “конечно”? – вскричал Данглар, внезапно оказавшись в одиночестве против них двоих.

– Он полетит, и я полечу, – сказал Вейренк. – Мне тоже интересно. Я согласен с Жан-Батистом, Виктор еще не прошел весь путь до конца. Он лжет, и весьма умело. Это почти незаметно.

– И как же вы заметили?

– По лицу Амадея. В Исландии что-то случилось. Интересно было бы узнать, что именно.

– Интересно! Но ведь все интересно! – На сей раз Данглар вышел из себя. – Я вот хотел бы обойти все романские церкви Франции, мне было бы очень “интересно”, и что из того? У меня есть на это время? Еще я хотел бы навестить в Лондоне свою подругу, потому что она вот-вот меня бросит. У меня есть на это время? У нас уже четыре покойника, и неизвестно, сколько еще будет.

– Вы мне ничего не сказали, Данглар, – заметил Адамберг. – Насчет подруги в красных очках.

– Вам-то что за дело? – агрессивно буркнул Данглар. – А вы тем временем линяете в Исландию, совершенно незаконно, не имея никакого задания! А почему? Потому что вам “интересно”!

– Очень, – подтвердил Адамберг.

– Вы просто завидуете нам, – улыбнулся Вейренк, но улыбка его действовала только на женщин и не произвела на Данглара никакого впечатления. – Вы нам завидуете, но боитесь поехать с нами. Полет, мороз, угроза тумана, мрачные вулканические скалы. Но в то же время вам досадно, что вы не сможете войти в маленький ресторанчик напротив теплого острова и выпить рюмку бреннивина.

– Чушь, Вейренк! К вашему сведению, я пил бреннивин, так называемую черную смерть. В вашей затее нет ни цели, ни логики, ни какого-либо рационального зерна.

– Это вы верно заметили, – сказал Адамберг. – Но не вы ли, Данглар, говорили недавно, что всегда полезно подкинуть что-нибудь в топку знаний?

– Стряхнув на нас весь этот робеспьеровский кошмар?

– Вот именно. Лучше момента для отъезда не придумаешь. Робеспьеровский кошмар застыл на мертвой точке, а наши пешки занимают отличную позицию на шахматной доске. Но движения нет. Вы меня слышите? Пешки не ходят. Не напомните ли, кто сказал, что животным свойственно двигаться?