помогать Тарковскому, не бросая его в процессе съемок. Он готов закрывать собой амбразуру и уже планирует посменное дежурство братьев в качестве своеобразных защитников режиссера, остающегося один на один со съемочной группой. Стругацкий пребывает в убеждении, что Тарковский в этом очень нуждается.

Андрей Арсеньевич во время съемок был очень требователен, строг, переменчив и ревнив. Появление каждого нового человека на съемочной площадке вызывало у него пристальный с прищуром взгляд и мгновенные вопросы: «Кто это? Что он тут делает? Зачем он приехал?» Он подозревал чужих в доносительстве, связях с врагами и завистниками.

Тарковский не потерпел бы постоянного присутствия сценаристов на съемочной площадке, особенно если кто-то из них вдруг стал бы давать ему советы. На съемках он один все знал лучше всех. Гении, как известно, в советах не нуждаются.

Еще большее раздражение у него вызывали те, кто мог повлиять на ход его работы. Эпизодические появления мосфильмовских чиновников (некоторые из них были его приятелями), как правило, заканчивались тем, что они спешили побыстрее уехать. Тарковский был с ними сух, саркастичен и постоянно указывал на то, как безобразно работают возглавляемые ими службы. Даже приезд его друга Леонида Нехорошева не вызвал у него особой радости. Нехорошев тихо сидел в сторонке, наблюдая за съемочным процессом. Тарковский почти не подходил к нему, подчеркивая свою занятость творчеством. Пока Аркадий Стругацкий самоотверженно собирался на помощь режиссеру в съемках «Сталкера», Андрея Арсеньевича обуревали иные проблемы и замыслы.

Двадцать четвертого июля он возмущен тем, что итальянцы прислали ему приглашение приехать в Рим для переговоров, а руководство Госкино СССР, утверждает, что такого приглашения не получало. «Заврались они совсем», — констатировал Тарковский[301].

У Андрея Арсеньевича вдруг возникает авантюрная и, как он сам признает, «безумная» мысль создать собственный театр. Он понимает, что ему, не поставившему на профессиональной сцене ни одного спектакля, вряд ли позволят его возглавить, хотя в том, что он будет главным режиссером, не сомневается. Он решает в качестве директора, то есть зиц-председателя, пригласить главного редактора журнала «Искусство кино», члена коллегии Госкино СССР Евгения Даниловича Суркова — очень близкого Тарковскому человека, у которого он часто бывал дома, вместе они отмечали праздники, выпивали, обсуждали его творческие планы. С его дочерью Ольгой Сурковой Андрей Арсеньевич писал статьи, собирался вместе выпускать книгу, формулирующую его творческое кредо. Тарковский уверен, что Сурков, оставив свою работу в качестве главного редактора журнала «Искусство кино», с готовностью пойдет к нему обслуживать его театральные замыслы и проекты.

Сурков и особенно его дочь, неустанно и искренне служившая режиссеру, считали Тарковского гением и своим верным другом. Но вот мнение Тарковского о Суркове, записанное им в этот день: «Сволочь. Продаст при случае»[302]. Хорошая характеристика для друга или даже приятеля, с которым вместе встречаешь праздники, разделяешь вино и хлеб дружеского застолья. Но Тарковского уже несет по волнам честолюбивое воображение. Он составляет список актеров, которых бы он позвал в свой театр, ставя вопросительные знаки против двух фамилий — Инны Чуриковой и снимавшегося во всех его фильмах, умного, на редкость интеллигентного Николая Григорьевича Гринько, постоянно жившего в Киеве. У Тарковского не возникает и тени сомнения в том, что актеры, бросив свои театры, в которых они проработали много лет, тут же пойдут к нему во вновь созданную труппу.

Еще одной новостью стало все более вероятное заключение договора на «Идиота». «Сталкер» в дневниках Тарковского вновь отодвигается на третий план.

У братьев Стругацких, не знающих об этом, продолжается разговор о гонораре и подоходном налоге. Борис просвещает Аркадия. Он анализирует договор и договоренность Аркадия с Тарковским и приходит к выводу, что каждый из братьев теряет по 120 рублей за счет выплаченного ими подоходного налога Андрея Арсеньевича Тарковского. Тогда на эти деньги можно было прожить месяц. Борис Стругацкий указал брату на то, что они в некоторой степени обсчитаны режиссером, но, несмотря на это, предлагает весьма достойную линию поведения. Каковы были последствия этого письма, сказать трудно, но отношения между писателями и режиссером они явно не улучшили.

26 июля. Письмо БН — АН: 2. Ни о каком бросании Андрея не может быть речи. Я всегда говорил и повторяю вновь, что наша беззаветная и безропотная помощь Тарковскому является на ближайший год ГЛАВНОЙ творческой задачей. Другое дело, как это организовать. К сожалению, наиболее эффективны регулярные встречи на высшем уровне с обсуждением всех деталей и вопросов. А я до сентября занят Андрюшкой (даже не самим Андрюшкой, собственно, а просто душа неспокойна, пока все это так или иначе не окончится). Предлагаемого тобою посменного дежурства я не понимаю. Собираться надо именно регулярно и именно втроем. А в промежутках — нам с тобой вдвоем. Только так можно чего-то добиться. Над вопросами Тарковского буду, разумеется, думать, но опыт показывает, что думать надо в гопе, а не порознь. Пока могу предложить в качестве «чуда в начале» — звуковой удар. Идея: звук — это единственное, что РЕАЛЬНО связывает героев и зрителя. Пусть, например, на нашу тройку обрушивается рев тайфуна (или танковой атаки, или налетающего «фантома», или адский хохот гигантской толпы). На экране — тишь и благолепие, солнышко, травка, безветрие, сугробы тают, а в ушах (и героев, и зрителей!) — дикий адский рев. И вдруг все затихает, словно ничего и не было. Ошалелые перепуганные герои (и зрители тоже!) дико озираются, постепенно оправляясь от страшного звукового шока… По-моему, такой прием нигде по-настоящему не применялся, а ведь это — стопроцентное сопереживание, без всяких скидок, без всяких условностей. Пари держу, что после такого шока зритель будет как на иголках до конца фильма, что бы на экране ни происходило.

Вообще-то большинство требований Андрея очень сложны, я даже не знаю, как к ним подступиться. Но — буду думать.

Это очень интересное звуковое решение Стругацких в сценарий не вошло. Позже Тарковский использовал его в фильме «Жертвоприношение». Были и другие исчезнувшие чудеса — например, «Комариная плешь», на поверхности которой лежали расплющенные оружие, пушки, скелеты и даже огромный алюминиевый блин, бывший когда-то вертолетом. Этот объект всерьез обсуждался. Для него планировали купить списанный вертолет, и я потратил немало времени, разыскивая его.

Тарковский уже знает, что договор на сценарий «Идиота» будет подписан. Он сообщает Мишарину, что этот сценарий, вопреки прежним договоренностям, будет писать он один. Тарковский давно высказывал недовольство Мишариным. К тому же соавторство делило сценарный гонорар надвое. Теперь такая перспектива режиссера не устраивает. Андрей Арсеньевич окончательно поверил в себя, и убежден, что