87[1324]. Так называемая цистерна Аэтия построена патрикием Аэтием во дни Валентиниана [I] – там, у цистерны, сохранилась статуя этого Валентиниана в сопровождении Аэтия[1325].

88. Так называемая цистерна Аспара построена Аспаром и Ардавурием при Льве [I] Великом. Там, после ее окончания, Аспар и Ардавурий были казнены.

89. Так называемый остров Кран заколдовала Верина, но не обнаруживается никакой причины, почему она его заколдовала. А когда она заколдовала этот остров, внезапно люди начали [там] во множестве умирать. Из-за этого он оставался пуст до времен Юстиниана [I], который приказал трижды омыть его морем до полного уничтожения [колдовства].

«Воображаемый Константинополь» (Constantinople imaginaire) – так назвал свою книгу о Патриях замечательный французский византинист Жильбер Дагрон. Воспользовавшись этим удачным выражением, попробуем провести для нашего читателя небольшой экскурс по Константинополю Патрий, который сложился из нескольких слоев городской истории: языческого, ранневизантиского, эпохи «темных веков» и средневизантийского.

Для описания всего корпуса патриографических текстов Константинополя, который складывался с VI по X век, можно выделить несколько основных категорий, в которых выражается общее отношение авторов (и, следует полагать, их читателей) к основным явлениям константинопольской жизни. Городское пространство было пронизано множеством разнообразных культурных контекстов, которые могут остаться незамеченными при первом знакомстве с произведением. Поэтому ниже мы постараемся представить главные темы Патрий.

Многочисленность статуй, стоявших в Константинополе, поражает воображение, а то внимание, которое им уделено (по сути, им посвящена вся книга II Патрий), может показаться несколько странной, – для современного человека памятники, даже составляя заметную часть всякого города, вряд ли становятся доминантой при восприятии городского пространства. Однако для автора Патрий именно античная скульптура определяет отношение к истории Города, его пространству, сакральности власти и даже отношение к роли и статусу мужчины и женщины в византийском обществе. Во многом он заимствует такой подход из «Кратких представлений из хроник», где «одержимость» автора статуями проявляется еще сильнее – текст посвящен им почти целиком. Однако сравнение книги II Патрий с остальными частями произведения не оставляет сомнений, что речь идет не о механическом копировании «Кратких представлений», а об органичном усвоении автором конца X века мироощущения константинопольца двухсотпятидесятилетней давности.

Чтобы понять специфику византийского отношения к статуям, следует немного углубиться в историю развития позднеантичной культуры. И особое внимание здесь стоит уделить роли скульптуры во времена поздней Римской империи, т. е. в период с начала III до конца VI века. В это время под влиянием постоянно изменяющихся политических и религиозных обстоятельств и трансформации старых традиций складывается особая система восприятия статуй.

Представление об одушевленности статуй, проявляющее-ся на протяжении всей истории греко-римского мира, именно в поздней античности обретает новое звучание. Под воздействием неоплатонических практик теургии (см. ниже), восприятие изваяний начинает смещаться с символического аспекта, где образ отсылает зрителя к прообразу – божеству или герою, в область магического, где скульптура начинает восприниматься как живое и реальное воплощение божественного, т. е. как жилище сверхъестественного существа (δαίμων), становящееся проводником в сферу трансцендентного[1326]. Подобное понимание статуй получило довольно широкое распространение, начиная от религиозного синкретизма некоторых римских императоров[1327] и заканчивая трансформацией неоплатонизма в сложную религиозную систему, располагавшую столь же разнообразным, сколь и запутанным набором теургических практик[1328]. Все имеющиеся у нас исторические сведения говорят о том, что эпоха II–IV веков была временем невероятного обилия и смешения идей. В этой атмосфере статуи повсеместно начинают облекаться аурой магического и таинственного, как в христианской, так и в языческой среде, ибо доступ к «даймону» могли получить лишь те избранные, кто обладает знанием теургической традиции.

Тем не менее, такие представления о статуях в ранневизантийскую эпоху все еще оставались в тени гораздо более значимой визуальной формы памятников, т. е. их эстетики. Общим местом для жителей империи, по крайней мере наиболее образованной их части, было почитание статуй, прежде всего, как совершенных объектов, передающих идею прекрасного, Император Константин I, желавший украсить свою новую столицу на Босфоре, свозил в нее столько скульптур, сколько было в его силах, собирая их по городам всего греческого Востока[1329]. Вслед за ним так поступали и все последующие византийские императоры вплоть до Юстиниана. Такое обилие статуй в одном городе ставило жителей Константинополя в довольно затруднительное положение: ведь вместе с христианизацией Римской империи в ней распространилось и христианское отношение к статуям, а победившая религия считала демонстрацию полностью или частично обнаженного тела в лучшем случае неприличным, а в худшем – опасным, ибо любая античная статуя была потенциальным идолом, т. е. вместилищем злого духа, беспрестанно жаждущего кровавых жертв[1330] (ср. II, 46a).