Принимая во внимание вышесказанное, можно прояснить и фигуру «философа Иоанна», который появляется в самом конце истории Имерия. Авторы «Кратких представлений из хроник» сами себя называют любомудрами – «философствую-щими» (φιλоσоφоῦντες; Par. 37). Себя, искушенных, они противопоставляют «простецам» или «глупцам» (ἰδιώται). Очарованные образами древних мудрецов, они пытаются подражать им, но понимают это подражание весьма своеобразно. Философ в их понимании – это человек, кому известно прошлое и будущее, т. е. судьба, однако тайны эти для него раскрывают исключительно статуи и надписи, которые нужно уметь правильно «читать», даже в именах городских районов (III, 170). Этот образ по своим качествам оказывается гораздо ближе к античным пророкам (πρоφηται), нежели к привычной нам фигуре античного философа, поэтому это самоназвание не должно вводить читателя в заблуждение. Возможно, Имерий со своим спутником были своего рода начинающими «философами», т. е. теми, кто только учился искусству чтения статуй. Иоанн же, судя по тому, что находился среди родственников императора, обладал гораздо более высоким статусом и авторитетом в этом деле, отчего ему и поверили.

В текстах патриографов есть несколько примеров, проясняющих, в чем же именно заключалось умение читать и интерпретировать статуи. История с философом Асклепиодором показывает это, пожалуй, наиболее наглядным образом.

При Анастасии [I] философ Асклепиодор, увидев большую статую на Ипподроме, державшую руку у лица, сказал: «О насилие, ведь это все нужды людей сбродили в заботу одного человека!» И кто-то показал ему надписи на мраморе, а он, когда прочел их, сказал: «Хорошо бы не дожить то того, когда это произойдет, так же, как и мне было бы лучше этого не читать» (II, 83; Par. 65).

Несмотря на то, что строки эти написаны со всей серьезностью, у современного читателя они могут вызвать скорее усмешку, как только он поймет, что философ Асклепиодор и сам не в состоянии прочесть эти надписи на постаменте статуи, так как они выполнены на латыни. И хотя текст их остается нам неизвестен, вряд ли его содержание было настолько ужасным, как это представлялось «философу». Умение напустить туман таинственности и подчеркнуть высокое значение своих знаний о прошлом и будущем Города, чтобы убедить остальных в том, что только у читающего есть к ним правильный доступ, – вот основной навык, которым должен был обладать такой «философ», демонстрируя свое искусство на публике. Важно отметить, что весь профетический пафос, который сообщается нам в подобного рода оракулах, почти всегда говорит не о конкретных людях, но о судьбе всего Константинополя, т. е. эти пророчества встроены в потребности и ожидания других горожан[1344]. Насколько легко могли адаптироваться античные образы, видно на примере одной из глав, где рельефы на постаменте одной из статуй якобы изображали народ росов, нашествия которых в IX–X веков были страшной опасностью для Города (II, 47), хотя никаких росов там, конечно же, представлено не было.

Как бы то ни было, тот факт, что эти люди нарекают себя именно «философами», в противопоставление «простецам», оказывается еще одним косвенным указанием именно на теургические истоки данной традиции. Важно отметить, что Патрии, в которых отрывки про статуи взяты в основном из «Кратких представлений» и которые были написаны двумя веками позднее, полностью перенимают и поддерживают эти идеи, а не слепо копируют их, ведь даже при выборе источников для своего произведения их автор гораздо чаще пользуется текстами из определенной культурной среды. Так, например, книга I, как уже говорилось, по большей части основана на «Всемирной истории» Гесихия Иллюстрия, происходившим из той семьи, которая всерьез воспринимала позднеантичный неоплатонизм, о чем свидетельствует имя его матери – Философия[1345].

В связи с этим встает и вопрос о том, из какой среды происходят патриографические тексты и кто был их потенциальным читателем. Мы можем предположить, что это произведение предназначалось в первую очередь для представителей константинопольской аристократии, часть которой претендовала на происхождение еще от старинного сенаторского сословия Рима. В самом тексте Патрий есть множество других указаний на культурную принадлежность этого источника, которые внимательный читатель без труда обнаружит во время чтения. Например, подробно пересказывается история с переселением римских сенаторов в новый Константинополь (I, 63–66): Константину I пришлось для этого с невероятной точностью воспроизвести все дома этих сенаторов в Риме, вплоть до самых мелких нюансов внутреннего убранства – они поражены, что даже вид из окна их нового дома в Константинополе они не могут отличить от римского. Показательно, что, несмотря на всю очевидную фантастичность истории, Патрии даже пытаются локализовать в Городе все эти сенаторские дома (I, 67).

В тексте Патрий городская аристократия вообще представлена как главный – наряду с императорами – строитель Города, каждый из кварталов которого оказывается воздвигнут кем-то из представителей этого сословия. Здесь стоит, однако, напомнить, что само понятие «квартала», выражаемого в греческом конструкцией τά + gen., весьма условно и отличается от современного: это, прежде всего, не блок строений, ограниченный уличной сеткой, а сфера влияния конкретного лица, с которым связывалось возникновение какого-то из городских районов. Дом такого человека обычно задавал ориентир, но не исчерпывал содержание той или иной территории – иногда в такой роли выступали статуи или другие объекты.

Показательно, что в истории с хартулярием Имерием первое, что интересует «философа», – личность того, кто построил данный квартал: это оказывается высокопоставленный чиновник. Таким образом патриограф постоянно подтверждает влияние высшего сословия на константинопольскую городскую среду. Значительная часть кварталов, публичных пространств и скульптур в Патриях последовательно связывается с именами придворной политической элиты – именно они чаще всего становятся героями историй, которые создают особый идеологический контекст, определяющий византийского сановника как главное действующее лицо гражданской жизни Города. Как показывает в своем анализе исследователь «Кратких представлений из хроник» Бенджамин Андерсон, сама идея появления в этой аристократической среде группы «философов», обладающей какой-то особой претензией на знание прошлого и предвидение будущего, связана с тем, что именно в «темные века» значение этого слоя резко падает и многие из бюрократических должностей заменяются пришлыми из «варварского» мира людьми. Те начинают занимать все больше мест в придворной иерархии, а следовательно лишают политической власти и влияния те семьи, которые считали Константинополь своим собственным владением не меньше, чем императорским[1346].