И всё-таки не уехать я не могла: виной тому была моя нетерпеливость. Потому как помимо желания предаться уединённым размышлениям и перевариванию новой информации, я задалась целью как можно скорее найти доказательства или, напротив, явные опровержения некоторым доводам Грега. А также кое-каким личным подозрениям и догадкам.

Больше всего вопросов и подозрений вызывал у меня Альберт. Знал ли он, что программы в действительности не существует? Я уверена, он должен был это понять в ходе своих расследований. Но если так, то почему не подал в высшие инстанции полную информацию об истинном положении вещей? Ведь закрыв то дело лживым фактом уничтожения несуществующего объекта, он, по сути, стал соучастником мифа о его существовании. Что же стояло за такими действиями отца? Стремление отличиться и получить награду? Но за разоблачение хитрой уловки эмпатов он, вероятнее всего, был бы удостоен ещё больших почестей.

А если допустить – просто допустить – что Альберт тоже клиент продавцов чувств и каким-то образом помогает их Союзу? Конечно, это было совершенно дикое предположение, но оно так запало мне в голову, что я не могла успокоиться, пока не придумала способ его проверить. Базу личных профайлов клиентов продавцы хранили на одном из серверов, подсоединённых к Даркнету – обладая фотографической памятью, я без труда запомнила адрес, который вводил Грег перед тем, как получить доступ к профайлам и довольно быстро выяснила, на каком сервере находится база профайлов. А так как защита у этого сервера оказалась не самой высокой, взломать её удалось без особых проблем. Я не была уверена, что сделала всё чисто, не оставив следов, но в данном случае мне это казалось не слишком значительным. Гораздо важнее было то, что я получила столь желанный доступ к спискам людей, бывших – в прошлом или настоящем – клиентами продавцов чувств по всему ОЕГ. Информация о самих клиентах меня не интересовала – я искала, собственно, имена и фамилии.

Объём списка клиентов меня потряс: он насчитывал несколько сотен тысяч людей! Кто-то обратился лишь раз, кто-то был постоянным клиентом на протяжении нескольких лет. Однако Альберта Грина я среди них так и не нашла.

Зато практически случайно наткнулась на профайл другого известного мне мужчины: Олег Самсонов, с которым я мысленно конкурировала за место в топе IT-специалистов, три года назад на протяжении почти целого года был клиентом Макса. И теперь я не удивилась бы, узнав, что Самсонов был одним из специалистов, завербованных Союзом. Продолжая копаться в базе, я нашла ещё несколько знакомых имён. Среди них был и тот самый министр, которого лишили должности на съезде в Главном доме и свидетелем чьего сердечного приступа я стала.

Не получив подтверждения своим подозрениям по поводу Альберта, я переключилась на ошарашивающее утверждение Грега о том, что якобы многие из современных алекситимиков не являются таковыми от рождения. Он был убеждён, что диагностика алекситимии у новорожденных автоматически выдаёт желаемые для родителей результаты. По словам Грега, такая подтасовка фактов была необходима руководству ОЕГ по нескольким причинам. Во-первых, для поддержания сложившегося мифа о том, что алекситимия – это неотъемлемая составляющая новой стадии эволюции человечества. А во-вторых, чтобы избежать высокого риска летального исхода во время операции, на которой настаивают все родители новорожденных, если становится известно, что их ребёнок не алекситимик.

Но где я могла раздобыть такую информацию? Все статистические данные подобного характера, а также вся связанная с ними аналитика хранится на сверхмощных, превосходно защищённых правительственных серверах. И попасться на взломе такого сервера было равносильно собственноручному подписанию себе смертного приговора. Но я видела лишь два пути. Первый – отыскать прямые доказательства, подтверждающие слова Грега, окончательно уверовать в благие намерения членов Союза и со спокойной душой присоединиться к их движению. Ну а второй – наоборот, убедиться, что всё это – ложь и манипуляция, направленная на подрыв сложившейся социальной системы. Куда я подамся в этом случае – я не представляла. Но варианта «просто поверить на слово» даже не рассматривала.

Хакнуть главный сервер ОЕГ – задачка не на пару часов. Специально для её решения я приобрела новый квантовый компьютер, который без сожаления собиралась уничтожить сразу, как только сумею добыть нужную информацию, поскольку не верила, что смогу не наследить.

В конце концов мне повезло. После долгих и кропотливых поисков мне удалось обнаружить брешь в многоступенчатой системе защиты. Но когда я успешно преодолела девяносто пять процентов входных барьеров, на самом последнем этапе аутентификации меня встретило сообщение:

«Поднесите универсальный ключ к сканирующему устройству вашего компьютера».

Этого только не хватало!

В сердцах я выругалась: несколько суток работы оказались потеряны впустую. Что за универсальный ключ? Где вообще его взять? Наверняка это нечто такое, что есть у весьма ограниченного числа лиц: Главнокомандующего, премьер-министров, начальника Департамента безопасности ОЕГ… Подумав о Департаменте безопасности, я автоматически вспомнила отца. И тут-то меня настигло озарение: да у меня же есть этот ключ!

Я достала из внутреннего нагрудного кармана комбинезона заветный прозрачный прямоугольник. Размером он был около трети моего мизинца в длину, и примерно столько же в ширину. Совсем крошечный. Но сколько же силы и возможностей в нём было заключено!

С дрожащими руками я подносила его к микросканеру, понимая, что в этом кристалле моя последняя надежда выяснить правду. И – о чудо! – кристалл не подвёл. В следующую секунду правительственный сервер салютовал мне приветственной заставкой, встречая как родную. А вслед за тем как я сориентировалась в интерфейсе системы, мне открылся доступ к данным, которые совершили очередную революцию в моём сознании.

До этого момента я считала, что ничего более шокирующего, чем то, что сообщил мне Грег, я узнать не смогу.

Грег говорил правду, утверждая, что количество летальных исходов при проведении нейрооперации под кодовым названием «симплификация» чрезмерно высокое. Согласно засекреченной статистике вероятность успешного исхода была в четыре раза ниже, чем вероятность смерти пациента. В случае с младенцами количество успешных операций по отношению к смертельным исходам от них и вовсе составляла один к двенадцати. ОЕГ стало стремительными темпами терять население, которое практически не возобновляется в первые же несколько лет после внедрения такой практики, и от неё вскоре отказались. В результате чуть больше пятидесяти лет назад была разработана концепция поголовного воспитания в государственных интернатах с особыми условиями ухода и содержания, поддерживаемая соответствующей пропагандой. Хотя и попытки увеличить эффективность оперативного вмешательства не прекращались, однако, до сих пор результат по-прежнему оставался далеко не блестящим. Здесь же находились и реальные статистические данные результатов нейрологического обследования новорожденных и взрослого населения в разные годы. Действительно, были периоды всплесков появления детей с врождённой алекситимией – по причинам, которые так и не были установлены окончательно. Было ли это пороком внутриутробного развития плода или генетической предрасположенностью – ответа я так и не нашла. Но показательно, что даже в самые пиковые годы число младенцев-алекситимиков не превышало семнадцати процентов от всех детей, рождённых в ОЕГ, без учёта детей эмпатов. Таким образом, мы десятилетиями были заложниками грандиозной лжи, которую сами же и смаковали как сладкую конфету. Всё сводилось к тому, что Грег не врал: большинство современных жителей городов, считающих себя врождёнными алекситимиками, по факту таковыми не являются.